— Наденешь их, когда мы пойдем в кино. Все равно на что, лишь бы у тебя был повод надеть эти туфли.

Когда они ложились спать, Она сказала мужу, что у нее месячные. Ночью ей казалось, будто Она ощущает в животе эту опухоль величиной со сливу.

МОЛЧАНИЕ

Мы могли целыми днями не проронить ни слова. Р. уезжал и возвращался. Ходил по магазинам, улаживал дела. Иногда его не было день или два. Суки провожали его машину до мостика и усталые прибегали обратно. Жмурили глаза. Низкое холодное солнце уже лишь слепило, не грело.

Да и о чем было нам говорить. Люди говорят только о том, что реально не происходит.

Иногда за целый день звучала лишь одна фраза: «Позови собак». Не имело даже значения, кто из нас ее произнес. Не было нужды говорить, все казалось само собой разумеющимся, раз и навсегда уже давно сказанным. Когда никто не приезжал, дни похожи были один на другой; к чему еще говорить и вносить сумятицу, нарушать этот кристально чистый порядок.

Разговоры приносили вред, сеяли неразбериху и размывали ясность. Стоило заговорить, как во мне появлялась какая-то дрожь. Не думаю, чтобы в своей жизни я сказала что-нибудь действительно важное. Для самых важных вещей все равно недостает слов. (Список отсутствующих слов. Больше всего мне недостает глагола, значение которого помещалось бы где-то между «ощущаю» и «вижу».)

Мы до такой степени свыкались с молчанием, что, когда к нам приезжали гости, нас едва хватало на лаконичную учтивость, что-нибудь вроде «привет» или «здравствуй», но даже эти слова мы сокращали, насколько возможно, и говорили: «Как ты?» Без «поживаешь», потому что было бы слишком длинно. «Чаю?» — мы спрашивали, не предлагая альтернативы, предоставляя им только одну возможность выбора.

Потом мы садились по другую сторону стола, в тени, лицом к лесу. Молчали в течение всего разговора. Даже выпуская из уст обрывки слов, молчали. У Р. молчание гладкое, как его кожа. Естественное, бесхитростное. Мое — более угрюмое, оно исходит из глубин живота, затягивает меня, я погружаюсь в него и безвозвратно исчезаю. Мы молчали с гостями, друг с другом, со всем, что нас окружает.

И любовью тоже мы занимались в молчании. Не раздавалось ни слова, ни вздоха, ничего.

ОНА И ОН

Во время курса облучения Она была вынуждена несколько дней провести в больнице, и Он оставался один. В те дни Он подумывал, что пригодилась бы домработница. Лучше всего пожилая женщина, которая готовила бы заячий паштет и целые кастрюли вареников. И говорила бы по-львовски, с мягким акцентом, как его мать. Топила бы печь и вытирала пыль с пианино. Он дал себе слово, что этим займется. Тогда им не придется есть разогретую картошку и по два раза обжаренные котлеты.

В среду, когда Он вернулся с работы, на ступеньках сидела девушка. У нее были волосы до плеч и решительное лицо. В общем-то красивое, Он это сразу отметил. На ней были нелепые рабочие штаны — в таких ходили женщины на заводах. Мужчина остановился перед ней, удивленный. Девушка подняла на него глаза. Они были зеленые, яркие.

— Ваша жена просила меня прийти убраться и натопить печь. Завтра оставьте мне, пожалуйста, ключи.

Он пропустил ее в прихожую. Девушка пошла в кухню и заскрежетала печкой. По-видимому, квартира была ей знакома. С этим трудно было освоиться, а потому Он сел в комнате за стол и закурил.

— Как зовут тебя? — спросил Он, чтобы хоть что-то сказать.

— Агни, — ответила девушка.