Старшие сестры одна за другой повыходили замуж и исчезли из дома. Одного младшего брата убило неразорвавшимся в войну снарядом. Другого отдали в специальную школу в Клодзко, ну и старик, как повелось, поколачивал Марека Младшего. Что тот не запер кур, что высоко скосил траву, что сломал ось у молотилки; но когда Мареку Младшему было лет двадцать, он впервые дал сдачи отцу, и с той поры они дрались уже регулярно. При всем при том Марек Младший, когда выдавалось немного свободного времени и не на что было пить, читал Стахуру. Собственно говоря, специально для него библиотекарши купили собрание сочинений Стахуры в голубых обложках «под джинсу».

Он по-прежнему был очень хорош собой. Белокурые волосы до плеч, по-детски гладкое лицо. И глаза, совсем светлые, как будто утратившие цвет в поисках света на темных чердаках или утомленные чтением томиков в голубых обложках. Но женщины его боялись. С одной он вышел из клуба во время дискотеки и неожиданно потащил ее в кусты бузины, а там содрал с нее блузку. Хорошо, она закричала — выскочили парни и дали ему по морде. А ведь он ей нравился, только, видно, не умел Марек разговаривать с женщинами. Или как-то раз напился и исполосовал ножом дружка своей знакомой, точно имел на нее полные права, точно вообще имел право ножом защищать свои права. Потом дома плакал.

Он пил, и ему нравилось это состояние, когда ноги сами несут тебя по дороге через горы, а всё внутри, а значит, и вся та боль, отключено, как будто щелкнули выключателем, и внезапно сделалось темно. Нравилось сидеть в ресторанчике «Лидо» среди галдежа и дыма, а потом вдруг оказаться непонятно как в поле цветущего льна и лежать там до утра. Умирать. Или пить в «Юбилярше», а потом плестись по серпантину шоссе в деревню с окровавленным лицом и выбитым зубом. Быть, но лишь наполовину, бессознательно. То ли быть, то ли не быть. Утром встать и почувствовать головную боль — ясно по крайней мере, что болит. Ощутить жажду и суметь ее утолить.

Марек Младший в конечном счете расквитался с отцом. Так долго им колошматил о каменную скамью, что переломал ребра, и старик потерял сознание. Приехала полиция, отвезла сына в вытрезвитель, потом его посадили, а за решеткой пить было нечего.

И тут Марек между приступами головной боли, в похмельной полудреме вспомнил, что когда-то, в самом начале, он падал. Что когда-то был высоко, а теперь низко. Движение вниз — и страх, пожалуй, даже больше, чем страх. И слова-то не подберешь. Глупое тело Марека Младшего недолго думая заглотнуло этот страшный страх и теперь дрожало, а сердце колотилось так, словно вот-вот оторвется. Но тело Марека не сознавало, что взвалило на себя, — такой страх может вынести только бессмертная душа. Тело захлебнулось им, съежилось и давай биться о стены маленькой камеры, изрыгая пену. «Черт тебя дери, Марек», — возмущались надзиратели. Прижали его к земле, связали и всадили укол.

Он попал в отделение для алкашей. Вместе с другими выцветшими пижамами слонялся по широким коридорам и крутым лестницам больницы. Покорно стоял в очереди за лекарствами. Глотал «алкогон», как принимают причастие. Смотрел в окно и тогда впервые подумал, что его цель — умереть как можно скорей, избавиться от этой раздрызганной страны, от этой серо-бурой земли, от душной больницы, застиранной пижамы, отравленного тела. И с той поры все его помыслы свелись к одному — отыскать самый подходящий вариант смерти.

Ночью под душем он вскрыл себе вены. Белая кожа на руке разлезлась, и обнажилось то, что было у Марека Младшего внутри. Красное, мясистое, как свежая говядина. И прежде чем потерять сознание, он успел удивиться: почему-то думал, что увидит там свет.