– У этой дамочки богатая фантазия.

– На днях ты спрашивал меня, как далеко я намерен продвинуться в своих розысках. – Я очень устал и слышал свой голос как бы со стороны, точно стоял в нескольких шагах от себя самого, – это было чрезвычайно странное ощущение. – Я хочу знать все, Дэниэл. И не успокоюсь, пока не узнаю. Как там в книжке? Нет такого мрачного уголка, где я не мог бы скрыться.

Он посмотрел на меня с непонятным выражением, словно я ляпнул что-то невпопад.

– Что ж, наверное, это правильно.

– Иначе просто нельзя. Это мой долг.

– Ты говоришь так, словно не дом принадлежит тебе, а ты ему.

– Я чувствую, что принадлежу чему-то. А ты разве нет? – Вдруг у меня в голове мелькнула мысль, что стены можно украсить коврами – тогда их узоры будут отражаться на гладком каменном полу. – Разве ты не согласен, что возникает известная ответственность? Когда селишься в таком месте? Я отвечаю перед этим домом. Отвечаю перед собой.

– И перед Джоном Ди?

– Конечно. Он ведь теперь в некотором смысле мой предок.

Я смежил глаза; видимо, я устал больше, чем думал, потому что мне сразу пригрезилось кладбище, где я недавно побывал. Ко мне шел какой-то бродяга, рядом с ним трусил пес. Наверное, этот сон наяву продолжался всего мгновенье, поскольку, очнувшись, я услыхал слова Дэниэла, отвечающего мне так, точно никакого перерыва не было.

– Значит, – говорил он, – Джон Ди сейчас как будто бы ждет нас где-то. С чего начнем?

Я забрал эти книги к себе на Клоук-лейн и положил их на стол под окном. Пожалуй, это было для меня невероятнее всего: принести книги о Джоне Ди в комнату, где некогда звучали его шаги. Я сам чувствовал себя кем-то вроде волшебника, пытающегося вызвать его из могилы. Потом мне вдруг пришло на ум, что он ведь и умереть мог в этом доме. Чтобы выяснить правду, достаточно было заглянуть в одну из книг, но вместо этого я повернулся к ним спиной и покинул комнату.

Я открыл парадную дверь и вышел в сад. Очередной влажный летний день сменился влажным теплым вечером, и меня одолевали необычное утомление и вялость. Даже если бы передо мной вырос призрак усопшего Джона Ди, я и то вряд ли заметил бы его; я сам ощущал себя почти что привидением. Скоро я добрел до конца сада, где было узкое, и сейчас еще заросшее сорняком пространство, отделяющее мой дом от высокой стены муниципального участка. До сих пор я ни разу не осматривал этот узкий проход как следует, главным образом потому, что заполонившая его беспризорная растительность могла дать приют каким-нибудь живым существам. Но теперь я пересек его и провел рукой по старой стене; она была холодной, и к моим пальцам прилипло немного каменной крошки. Я лизнул ее – вкус был как у древней соли.

Именно тогда я заметил, что на этой стене, у самой земли, чернеют какие-то знаки; сначала мне показалось, что они нанесены краской, но, опустившись на колени, я понял, что эти пятна глубоко въелись в камень. Они походили на отметины, оставленные пожаром. Я повернулся к стене дома – на ней тоже были опаленные места. Что-то здесь горело. Может быть, пламя затронуло и самый дом. И если оно разрушило его верхние этажи, то понятно, откуда взялись надстройки восемнадцатого и девятнадцатого веков. Это не могло случиться во время Великого пожара, так как Кларкенуэлл не входил в число районов, погубленных огнем. Нет, это произошло раньше.

Я перевел взгляд на небо, прикрывшись от чересчур яркого света, затем абсолютно бездумно задрал рубашку, спустил брюки, присел на корточки и опростался. Я был так поражен собственным поведением, что тут же вскочил на ноги и с минуту или больше не двигался с места, медленно покачиваясь взад и вперед. Значит, примерно в таком вот дерьме и рос гомункулус? Я мог бы стоять здесь вечно, упершись глазами в землю, но меня спугнул шум за спиной; он был похож на смех, завершившийся вздохом.