– Есть эта небольшая проблема с одним токсикоманом, который укокошил фаранга.

– Она говорит, что его пришил не он, – возразил Винсент, вытирая пот со лба.

– Этот парень его укокошил. – Пратт говорил твердо.

– Кико говорит, что Лек и близко не подходил к месту преступления. Как он мог его пришить? – спросил Кальвино, хлопая себя по липкому от пота лбу и отходя подальше от отравленного клонга. – Хочешь услышать еще хорошую новость?

– Не хочу больше слышать хороших новостей, – ответил Пратт.

– Звонил его старик из Англии.

– Чей старик?

– Как это – чей старик? Старик Бена Хоудли. Того парня, которого Лек не убивал.

– Он его укокошил.

– Ладно. Нам звонил отец убитого фаранга.

– Кому это «нам», белый человек?

– Ладно, мне. Слышишь? У меня два мертвых фаранга. Джефф Логан, которого прикончила шлюха, и Бен Хоудли, которого не прикончил токсикоман. И старик Бена нанял меня найти убийцу.

– Легкие деньги.

Пратт отвернулся от квиана.

– Погоди. Кико права? Лек был в другом месте? Токсикоманы всегда в другом месте. Растворитель делает их безумными, склонными к насилию. Я говорю – это он укокошил фаранга.

Кальвино сжал зубы, играя мускулами на щеках, будто жевал кусок стейка, и посмотрел прямо Пратту в глаза, как смотрят в глаза человеку, который тебе почти родственник.

– Тысяча батов, что он этого не делал.

Пратт протянул ему руку.

– По рукам!

– Идет, – сказал Винсент.

Он убрал руку.

– Разве мы не поспорили на тысячу насчет убийства Логана? Ты держал пари, что сможешь за три недели доказать, что его убили из-за какой-то истории с наркотиками в Патпонге.

– Я не сумел это доказать. И что? Это не значит, что я не прав. И все равно, я тебе заплатил тысячу.

– Ты опять ошибаешься.

Воцарилось долгое молчание. Тишину нарушало только жужжание мух и москитов, роящихся вокруг клонга. Кальвино прихлопнул москита, который покинул болото, чтобы закусить итальянцем.

– Отец и мать Бена Хоудли прилетают на похороны в субботу. Буддийские похороны.

Пратт выслушал эту новость, приподняв брови. Тайцам казалось странным, когда фаранг объявлял себя буддистом. Немного перепивший таец мог даже выпалить, что нетаец не может быть буддистом с расовой точки зрения. Пратт не принадлежал к лагерю таких экстремистов. Тем не менее он считал, что для многих так называемых фарангов-буддистов это лишь религиозная причуда. Многие из них подцепили буддизм в духовном торговом центре и рано или поздно отбросят его в сторону ради следующего популярного пути спасения.

– Кико хочет, чтобы я ей помог. Ты хочешь, чтобы я помог Кико. И ты хочешь, чтобы я помог тебе. Вся эта помощь врывается в мой урок рисования, Винсент, – сказал Пратт и присел на корточки, обнаружив крохотный квадратик тени.

Он был одним из немногих людей, которые называли Кальвино «Винсент», и единственным, кто мог произнести это имя так же, как и адвокат его бывшей жены. Такая интонация заставляла Кальвино хвататься за бумажник и морщиться, как будто его ограбили и ударили одновременно. Пратт это знал. Ему нравилось иметь это преимущество, иметь власть над Винсентом.

– Никогда раньше не занимался организацией буддийских похорон, – сказал Кальвино.

– Это может стать новым шагом в твоей карьере, Вини.

– Ты мне выдашь тысячу сейчас или хочешь, чтобы я подождал до конца недели?

Пратт рассмеялся.

– У нас есть признание парня.