Джека Тарнболла. Рядом с ним стояла миска с чем-то… спиртным? И дыхание отдает тем же.

Джилл взял миску, увидел, что это вовсе не миска, а половинка большого кокосового ореха. Так какого же черта? Сброженное молоко? Джилл вынес кокос из пещеры и посмотрел на него при свете костра. Молоко Тарнболл выпил, но к внутренней стенке кокоса приклеилось пять-шесть комочков хорошо пережеванной мякоти, которую явно выплюнул спецагент. Был также и еще один предмет, пока не изжеванный: орех из мира двух обреченных солнц. Алкогольный орех!

– Ублюдок! – Джилл нырнул обратно в пещеру и пинком разбудил спецагента. – Здоровенный, тупой, пьяный ублюдок!

– Э? Э? – крякнул тот, пьяно пытаясь принять сидячее положение.

– Девушки! – заорал Джилл. – Исчезли! Твою мать, Джек Тарнболл! Ты и твое треклятое пристрастие к выпивке!

Джилл бурей вылетел из пещеры, наткнулся на Уэйта и Стэннерсли.

– Девушки исчезли, – бросил он. – Не спрашивайте меня, куда или почему. Кину Сун разбудил меня, когда не смог разбудить Джека.

– Да, – проворчал голос из затененного входа в пещеру. – Ну, теперь я пробудился. Господи, как болит голова!

Джилл круто повернулся к нему.

– Девушки исчезли, понял ты, ты…

– Я… я что? – огрызнулся Тарнболл. – Им полагалось разбудить меня. Если они исчезли, то не могли меня разбудить. Так зачем же винить меня?

– Ты жевал те треклятые алкогольные орехи, – обвинил его Джилл. – И запивал их сброженным молоком кокосового ореха. Ты пьянствовал, Джек! Чертовски напивался!

И до рослого спецагента, наконец, дошло, что, фактически, он оплошал.

– Боже, эта дрянь дала мне по мозгам, словно камнем! Но, Спенсер, я бы в любом случае уснул.

– Но ты мог бы что-то услышать, – Джилл теперь несколько успокоился. – Я хочу сказать, не слышал ли кто-нибудь, не видел ли чего-нибудь?

– Мы были в отключке, все как один, – сказал Стэннерсли.

– Я слышать, я просыпаться, – возразил Кину Сун. – Какой-то штука – штуки – двигаться. Шуметь в ночь, тихо. Слышать, как леди давиться крик. Потом мало-мало тихо. Потом Барни, он шуметь, но тихо. Я встать.

– Барни? – переспросил Джилл. Затем глаза его расширились, и он, сложив руки рупором, громко крикнул:

– Барни! – направив свой крик в сторону леса. И с линии теней, образованных основанием утесов в стороне от водопада, донесся в ответ негромкий лай пса.

Джилл сразу же двинулся за звук, почти в лихорадочной спешке, но спецагент нагнал его и схватил за руку.

– Спенсер, мы понятия не имеем, против чего выступаем.

– Насрать мне, против чего выступаем! – прорычал Джилл.

– Одного из скорпионов? – лицо Джорджа Уэйта выглядело бледным при свете одной маленькой белой луны.

– Нет, – ответил Джилл. – Иначе мы бы услышали, как он ломиться через лес или лязгает, спускаясь с утеса. И на кой ему женщины? Или одни лишь женщины?

– Что же тогда? – спросил Стэннерсли.

– Что-то бесшумное, крадущееся, – Джилл вырвался из захвата Тарнболла. – Что-то… вроде нас? О, Боже! – Его было не удержать. Да никто и не хотел его удерживать.

Тарнболл нагнал Спенсера, когда тот безрассудно устремился в темноту. Спецагент успел выхватить из костра горящую ветку.

– Джилл, – тяжело дыша, окликнул он, – позже можешь посчитаться со мной, но сейчас начинай чуточку здраво мыслить, идет?

– Или что? Или ты застрелишь меня? – окрысился Джилл.