— Ну и что? — не понял старший лейтенант.

— А то, товарищ военный, что покойный жил один-одинешенек! Никого у себя не принимал и гостей к себе не водил. Обалдуя своего в армию сплавил, а больше у него и нет никого, с тех пор как жену, Марью Тимофеевну, на тот свет загнал! Никто к нему не ходил, и он к себе никого не звал, так что некому там было разговаривать, брехня это, как есть брехня!..

— Как это не звал! — возмущенно заголосила красотка в платке. — Как это не звал, когда он меня убираться звал! И я у него до скольки разов убиралась!

— Люся, — сказала та, что давеча морщила брови на предмет горькой судьбы кота Барсика. — Не кричи.

— Да как же мне не кричать, когда они сами все брешут!

— Да кто брешет?! Кто брешет?!

— Сама брешешь! Подпольной водкой торгуешь со своими урюками, а мы брешем!

— Житья от них не стало, от приезжих этих!

— Кто торгует?! Я торгую?! А кто на общественной клумбе свой «Запорожец» драный ставит?! Все цветы тети-Верочкины затоптали! Мы садили, садили, а они затоптали!..

— Люся!..

— Товарищ военный, она на рынке торгует и подозрительных личностей водит в дом, а у самой регистрация!..

— Я могу быть свободен? — осведомился новый жилец. — Или есть еще какие-то вопросы?

— А вы точно слышали, что там кто-то разговаривал?

— Никаких сомнений, господин лейтенант. У меня отличный слух.

Лейтенант вздохнул и огляделся с тоской. У Олимпиады в кармане зазвонил мобильный, а внизу сильно хлопнула подъездная дверь.

Олимпиада достала телефон — звонили с работы, — а по лестнице затопали тяжелые ноги и показались люди с носилками.

— Да, — сказала она, нажав кнопку.

— Олимпиада, что происходит? — осведомилась из трубки Марина Петровна. — Я долго еще буду сидеть здесь одна?

— Марин, как только все закончится, я сразу приеду, — зашептала Олимпиада, прикрывая трубку рукой и скособочившись в ту сторону, где было меньше народу. Кажется, Добровольский Павел Петрович посмотрел на нее насмешливо.

Ну и пусть! Пусть смотрит как хочет! Он перестал для нее существовать, как только сказал, что Барса он… он…

Думать дальше она не могла. Кот был безобидный, несчастный, зеленого колеру, худой, как палка, и все прилаживался на батарею, хотя подоконник низкий, лежать неудобно, но он все же как-то умудрялся лежать, грел свое ввалившееся пузо, а его…

И вовсе он не орал так уж часто! Конечно, иногда вякал, но совсем не столь ужасно, как тут расписывали Парамоновы!..

— …я не могу ждать полдня, — уловила она в трубке сердитый голос Марины Петровны. — У меня тоже есть своя жизнь, хотя об этом почему-то никто не помнит. Почему я все время должна входить в положение и верить вам на слово? Почему никто не входит в мое положение?

— Мариночка, я не могу уехать, пока милиция не отпустит, а как только отпустит, я сразу! Вы же знаете, мне тут пять минут езды.

— Ну чего? Грузим или нет?

— Да куда ж его! Конечно, грузим!

— Давай с той стороны!

— Заходи!

И они бесцеремонно ввалились в Олимпиадину прихожую, примерились и стали поднимать тело. Клеенка поехала, упала, один из «грузчиков» наступил на нее ногой.

— Батюшки-светы, что ж это делается… — прошептала Парамонова, не отрывая от трупа жадного взгляда, — средь бела дня в родном доме…

— Вчера, только вчера видались, — подхватил Парамонов.