|
КАК ШЛИ ДЕЛА НА ТЕАТРЕ Давайте теперь круто переведем наше внимание от европейского театра войны к театру, где бои идут не по-настоящему и где, едва опустится занавес, убитые, смыв с себя розовые раны, преспокойно отправляются домой и садятся ужинать. Прошло уже двадцать почти лет с тех пор, как мне пришлось в последний раз представить публике пьесу в виде книги, так как не было случая показать ее должным образом, поставив спектакль на театре. Война вернула меня к такому способу. "Дом, где разбиваются сердца" пока еще не достиг сцены. Я до сих пор задерживал пьесу, потому что война в корне изменила экономические условия, которые раньше давали в Лондоне возможность серьезной драме окупить себя. Изменились не театры, и не руководство ими, и не авторы, и не актеры, изменились зрители. Четыре года лондонские театры ежевечерне заполнялись тысячами солдат, приезжавших в отпуск с фронта. Эти солдаты не были привычными посетителями лондонских театров. Одно собственное приключение из моего детства дало мне ключ к пониманию их положения. Когда я был еще маленьким мальчиком, меня однажды взяли в оперу. Тогда я не знал еще, что такое опера, хотя умел насвистывать оперную музыку, и притом в большом количестве. В альбоме у матери я не раз видел фотографии великих оперных певцов, большей частью в вечернем платье. В театре я оказался перед золоченым балконом, где все сидевшие были в вечернем платье, и их-то я и принял за оперных певцов и певиц. Среди них я облюбовал толстую смуглую даму, решил, что она и есть синьора Альбони, и все ждал, когда она встанет и запоет. Я недоумевал только, почему меня посадили спиною, а не лицом к певцам. Когда занавес поднялся, моему удивлению и восторгу не было предела. СОЛДАТ НА ТЕАТРАЛЬНОМ ФРОНТЕ В 1915 году в театрах, в том же самом затруднительном положении, я видел людей в хаки. Каждому, кто, как и я, угадывал их душевное состояние, было ясно, что они раньше никогда не бывали в театре и не знали, что это такое. Раз в одном из наших больших театров-варьете я сидел рядом с молодым офицером, вовсе не каким-нибудь мужланом. Когда поднялся занавес и ему стало понятно, куда надо смотреть, он даже и тогда не уловил смысла драматической части программы. Он не знал, что ему делать в этой игре. Он понимал людей на сцене, когда они пели и танцевали или проделывали лихие гимнастические номера. Он не только все понимал, но и остро наслаждался, когда артист изображал, как кукарекают петухи и визжат поросята. Но когда люди представляли других людей и делали вид, будто размалеванная декорация позади них есть нечто реальное, он недоумевал. Сидя рядом с ним, я понял, до какой степени искушенным должен стать естественный человек, прежде чем условности театра окажутся для него легко приемлемыми или сделается очевидной цель драмы. Так вот, с того времени, когда наши солдаты стали пользоваться очередными отпусками, такие новички в сопровождении барышень (их называли "флапперз"), часто таких же наивных, как они сами, битком набивали театры. |
