— Ну, шестикратная перегонка, — несколько удивленно сказал Кэртис. — Разница в пене, как минимум, доллар за бушель. «Золотую девочку» мы варим с двойной перегонкой. В других сортах нашего пива есть кое-что двойной перегонки, но в основном там шестикратная. Сам процесс тот же самый. Солод и вода находятся в печи вот в этой стороне, а зерно и вода в печи в той.

Мэтью посмотрел в указанном направлении. Еще один громадный резервуар из нержавеющей стали, только без купола.

— Мы доводим и то и другое до кипения, — разъяснял Кэртис, — а потом перекачиваем зерно и воду в варочный резервуар и смешиваем с солодом. Загляните вот сюда, внутрь.

Мэтью заглянул и увидел пузырящийся, кипящий раствор. Пар ударил ему в лицо. Пахло горячим пивом, неодолимый запах перехватил дыхание. Он вспомнил, как Энтони Холден говорил ему: «Было время, когда я испытывал отвращение к запаху солода». Всякое излишество пресыщает.

Дверь в дальнем конце платформы открылась. Мужчина в такой же желтой шапочке шагнул оттуда на платформу.

— Хэнк? — позвал он. — К телефону.

— Спасибо. — Кэртис повернулся к Мэтью и сказал: — Вернусь через минуту.

Мэтью кивнул. Кэртис вышел следом за мужчиной и закрыл за собой дверь.

Мэтью остался один. Он еще раз быстро заглянул в варочный резервуар.

Вот он Хоуп. Один-одинешенек у здоровенного кипящего котла. Хэрли открыл двери пошире. Теперь надо пройти мимо большого резервуара, справа от двери, а потом пересечь помещение и попасть туда, где металлические ступеньки с желтыми трубчатыми перилами ведут к платформе, на которой стоит Хоуп. Хэрли двигался быстро, но бесшумно. Миновав первый резервуар, подошел к ступенькам, ухватился за желтые перила и начал подниматься, шесть ступенек вели вверх, на платформу, где Хоуп все еще стоял спиной к нему. Хэрли подумал: «А вот и мы, адвокат!»

И обеими руками вцепился в него.

Это было так внезапно, что Мэтью сразу же поднял руки, а повисшая на нем тяжесть тянула его вниз и одновременно туда, к исходящей душным паром дыре, где кипела и булькала коричневая смесь солода, зерна и воды.

Плохая ситуация может стать только еще хуже. Так говорит Морис Блум, которому как-то удавалось выживать среди городской уголовщины, — видеть, слышать, противостоять…

Рука вцепилась в воротник куртки Мэтью. Сильный толчок сзади. Мэтью стукнулся лбом о край отверстия. Дурацкая бумажная шапочка слетела с головы и упала в кипящее варево. А тот, позади него, все силился приподнять его, перекинуть головой вниз туда, вслед за шапочкой.

Не жди. Сделай собственный шаг, и сделай его быстрее. Это снова Блум. Мэтью стиснул правый кулак. И согнутым локтем сделал резкое движение назад — так, мальчишками, они играли в паровоз. Локоть утонул в чем-то мягком: послышалось что-то вроде «у-уф». Мэтью изо всех сил пытался вывернуться из рук, которые все толкали и толкали его к этой гигантской кипящей кастрюле. Ему удаюсь ногой нанести слепой, отчаянный удар — снова во что-то мягкое. Вопль боли, и руки, вцепившиеся в него, ослабили свою бульдожью хватку. Только теперь Мэтью смог обернуться и увидеть противника. Лицо Хэрли не было лицом человека — это была маска — смесь боли, ненависти и ярости.

Борись за преимущество.

Следующий удар был коленом в пах. Хэрли взревел и скорчился от немыслимой боли. И еще раз коленом, теперь уже в челюсть, которая хрустнула. И Хэрли, шатаясь, отступил назад, к краю платформы. Мэтью работал правой рукой, как колотушкой, он размахивался ею по широкой дуге и с силой опускал кулак на лицо Хэрли. Потом, вложив всю силу плеча и руки в обжигающий апперкот, он двинул Хэрли в его сломанную челюсть и отшвырнул его назад, ослепшего и кричащего от боли — тот покатился по ступенькам, по лестнице и его голова со стуком ударялась о них, пока он кувырком катился вниз.