|
Даже я верил, пусть и не до конца, во многое, что, как я теперь знал, было обманом. Я выучил всю эту чушь. Я проводил ритуалы. Люди болели и умирали, когда я насылал на них чары. Иногда заболевали люди, о которых я слыхом не слыхивал, но я брал на себя ответственность. А ведь я понимал, что лгу, и задавался вопросом: не обманываю ли я самого себя? Я действовал так, как будто все было правдой, и со временем заразился всеобщей верой в то, что на самом деле творю чудеса.
Но где-то глубоко в моем сердце всегда шевелился мятежный дух сомнения. Поэтому я и был так счастлив, узнав правду. Оказывается, мои сомнения не были ни безумием, ни богохульством. Можно было забыть о долгой внутренней борьбе, когда я пытался заставить себя поверить в невозможное. Я чуть не ополоумел от облегчения, впервые увидев микрофильмы за зеленым стеклом и прочитав факты, о верности которых подсознательно знал всегда. В тот день я обрел свободу. Точнее, свободу в рамках дозволенного обществом. Внешне меня все еще связывала неодолимая сила общественной веры, но в собственных мыслях я был волен. Я мог действовать по своему усмотрению, соблюдая, однако, необходимую осторожность. Я мог наслать заклятие, которое прикончит Джейка Халиайю, и никто не в силах был меня остановить, ибо правда даровала мне свободу… Но в одиночестве свобода не сладка. Я смотрел на колонки забытых новостей на экране и жаждал жить в те времена, в мире, казавшемся мне гораздо более реальным, чем мой собственный. Я родился в мире заблуждений, в мире беспорядка. Я был скептиком, кривым в царстве слепых. Похоже, только я один видел впереди огромную шатающуюся скалу, что накренилась над нами и вот-вот упадет и погребет нас всех под собой. Люди вокруг были слепцами, творящими никому не нужные чудеса и не видящими реальной опасности. Да я и сам ее не видел. Хотя, казалось бы, какая угроза может быть более ощутимой, чем падающая скала? Но я, одноглазый калека, видел лишь тень, чувствовал неуверенность, ощущал смутную и неявную тревогу. Я по-прежнему не знал, где скрыта опасность. Это не Орел — тотемы всего-навсего предрассудки. Магия? Ее попросту не существует. Но что-то откуда-то бросало тень страха — чудовище, которое я всю жизнь пытался разглядеть и поймать. Возможно, именно это и толкнуло меня на поиски запрещенных микрофильмов. Наверное, я надеялся, что в прошлом отыщутся следы монстра и я узнаю его имя. Однако мне это не удалось. Я узнал правду, превратился в атеиста, понял, почему корпоративная магия лежит в основе моей культуры. В двадцатом веке все тревоги, стрессы и опасности стали множиться и множиться, пока не слились в один большой страх — страх смерти, который вытеснил все остальные чувства. Конечно, существовали и настоящие опасности. Общество могло самоуничтожиться. И ему это почти удалось. И тогда страх смерти вырос настолько, что люди больше не могли смотреть правде в глаза. Люди боялись людей. А общество нуждалось в защите от самого себя. Такой защитой и стала магия. Вернее, вера в магию, своевременно внушенная людям, поддерживающая мир, пока общество не почувствует себя в безопасности — в зловещей тени какого-то неназванного чудовища. Какого же? Я не знал. Я был одинок в стране слепых и потому решил открыть ослепленные предрассудками глаза Лайлы. Я надеялся, что вдвоем нам будет не так одиноко. И вот я открыл ей глаза и потерял ее. Но в конечном счете она снова станет моей — и снова ослепнет. Она вернется ко мне после смерти Халиайи, после того, как могущественные силы ритуала вернут ей слепоту, — не важно, насколько отчаянно будет бороться ее разум. Она уже начинала понимать, что, хотя магии и не существует, я все еще далеко не бессилен. Она ослепнет. Если это единственный способ вернуть ее — да будет так. Я сидел и смотрел на мерцающий экран, окно в прошлое. Долгое время я провел перед проектором, думая о Лайле. На четырнадцатый день я пошел посмотреть на смерть Халиайи. |
