Не от смущения, не потому, что поняла, что он не хочет говорить с ней, а от боли. Даже при свете фонаря ему было отчетливо видно, как сильно она обгорела на солнце. Он молча выругал себя.

Ее кожа была золотистой, и ему не могло прийти в голову, что она может обгореть. Да вроде и палящего зноя сегодня не было.

Роунэн вдруг вспомнил, что она говорила о своей матери.

–　А вы находились на солнце когда-нибудь?　– спросил он.

Шошана отрицательно покачала головой.

–　Только короткое время. Мне разрешали приходить сюда лет до тринадцати, а потом мама решила, что я становлюсь сорванцом. Она считала, что загорелая кожа – это…

–　Позвольте мне угадать,　– сухо сказал он,　– …вульгарно.

Роунэн был вознагражден ее слабой улыбкой. По крайней мере мне не придется видеть ее в бикини оставшиеся три дня на острове, с эгоистичной радостью подумал он.

Но ему предстояло выдержать еще одно испытание – оказать ей первую помощь.

Сам Роунэн привык к солнцу, и его кожа не обгорала. Но много раз после многочасовых учений на солнце, особенно в пустыне, солдаты получали ожоги. Роунэн знал множество способов облегчения жжения. Уксус либо сода, добавленные в воду ванны, могли принести облегчение. К сожалению, как и в полевых условиях, ванны здесь не было. Но у них имелся аспирин. Он заметил его в шкафчике на кухне, а еще сухое молоко.

Роунэн понимал, конечно, что есть большая разница между тем, чтобы наложить успокаивающую повязку, смоченную в молоке, на спину принцессы, и тем, чтобы шлепнуть такую повязку на спину сослуживца.

–　Вас нужно спасать,　– произнес он.

–　Пойдемте на кухню,　– сказала ему Шошана и покраснела.　– У меня стянуло кожу, и мне кажется, что я не смогу шевельнуть руками. Не хочу ничего надевать, чтобы не прикасаться к коже.

Ну, тогда иди голой.

Шошана закуталась в простыню.

–　Пойдемте,　– произнес Роунэн.

Она заковыляла следом за ним на кухню. Он чувствовал себя не в своей тарелке: это ее одеяние было не менее – а может быть, и более – опасным, чем бикини.

И эта ночь была опасной: звезды бриллиантами сияли на ночном небе, цветы источали нежный и обольстительный аромат.

–　Садитесь,　– сказал он, выдвигая для нее стул, и сделал глубокий вдох, моля Бога дать ему сил. Он опустил простыню с ее спины и заставил себя сосредоточиться только на оказании помощи.

Спина Шошаны так сильно обгорела, что Роунэн забыл о неловкости всей этой ситуации.

–　Мне неприятно сообщать дурные вести,　– сказал он с искренним сочувствием,　– но через несколько дней ваша кожа облезет. Она может даже покрыться волдырями.

–　Правда?

Похоже, она произнесла это скорее довольным, чем удрученным тоном.

–　Вам, видимо, придется не показываться на публике недельку-другую.

–　Правда?　– спросила она опять.

Никаких сомнений не осталось. Она была явно довольна.

–　Есть основания радоваться этому?　– спросил Роунэн.

–　Принц Махейл, возможно, отложит свадьбу. На неопределенный срок.

В ее голосе теперь совершенно безошибочно слышалась радость.

–　Он так легко это сделает?

–　Он ведь выбрал меня из-за моих волос!

Человек выбрал жену из-за волос? Какой примитивный тип! Он был недостоин ее. Разве дело, которым занимался Роунэн, не служило защите демократии? Защите свободы человека и права его выбора? А если ее заставили делать это, тогда что? Вызвать международный скандал и освободить принцессу от гибели?

–　Вас заставили выходить за него замуж?　– спросил он.

–　Не совсем так.

–　Как это понимать?

–　Никто не заставлял меня говорить «да», но я испытывала огромное давление от всеобщего ожидания.