— Если этот ребенок от моего мужа, почему же тогда шесть лет, что мы женаты, у нас не было детей? — говорила она. — Он давно объявил меня бесплодной перед всем городом!

На это никто не мог ничего ответить — меньше всех Амедео, который проклинал себя за то, что даже не предположил, что проблема могла крыться в самом il conte.

В сложившихся обстоятельствах ему оставалось только одно.

— Я никогда не встречался с ней, — настаивал он (и отчаяние в его голосе вызывало доверие). — Я никогда не делал ничего из того, в чем она меня обвиняет. Господь и святая Агата — мои свидетели!

Пина никак не успокаивалась. Кармела стояла на своем. В «Доме на краю ночи» царил хаос и не смолкали рыдания.

Амедео был даже рад, когда обязанности позволяли ему сбежать из дома. Слезами его возлюбленной Пины уже пропитались все стены, сам он был изгнан на чердак, где спал, укрываясь парусиной, на сыром диване. В те первые дни после рождения ребенка он почувствовал себя нежеланным не только в собственном доме, но и в некоторых других домах на острове. Когда он пришел к престарелой синьоре Дакосте осмотреть ее пораженные артритом колени, она ответила, что «чувствует себя хорошо, спасибо, dottore», и удалилась, сильно прихрамывая. Он заметил, что Джезуина с демонстративным грохотом опустила жалюзи, когда он шел через площадь. Бакалейщик Арканджело, с которым они заседали в городском совете еще с довоенных времен, удалился в заднюю комнату и не выходил оттуда, пока Амедео не покинул лавку.

Между тем рыбаки донесли, что с Сицилии вызван доктор, приятель графа. Он прибыл с вином и марципанами в коробках. Громкие голоса допоздна раздавались на террасе виллы: граф пьяно негодовал, доктор пытался его успокоить. Кармела, очевидно, заперлась в своей спальне, граф не желал ее видеть.

На третий день доктор осмотрел ребенка и, поразмыслив, объявил, что тот всеми своими чертами вылитый signor il conte.

Амедео знал, что можно взять кровь у ребенка и предполагаемого отца, установить группу крови и таким (не слишком точным) способом установить отцовство. Но доктор, приятель графа, судя по всему, не читал последних медицинских журналов. В свете его заявления мнение графа претерпело радикальную перемену.

— Она хочет меня опозорить! — кричал граф. — Все это рассчитано на то, чтобы осрамить меня. Она хочет лишить меня сына и сделать посмешищем всего острова. Она объявляет о связи с этим Эспозито, безродным докторишкой в дырявых башмаках, с которым она едва ли перемолвилась словом за всю жизнь! Я этого не потерплю. Принесите мне ребенка!

Ребенка отняли от груди Кармелы и отнесли к отцу. Граф поцеловал его, стал расхваливать и, подумав, дал ему имя Андреа, свое собственное первое имя.

— Ну-ну, — произнес граф, держа младенца на вытянутых руках, потому что тот выдал неаппетитную молочную отрыжку. — Отнесите его обратно к матери. Все в порядке. Ребенок мой.

По острову разнеслась весть, что граф признал ребенка. Между доктором и Кармелой не было никакой связи, и все это клевета и ложь со стороны Кармелы, которая хотела опорочить мужа.

Старый Риццу от новостей будто ожил.

— Это чудо, совершенное святой Агатой, — сообщил он священнику.