А Алена побежала к знакомому врачу за больничным листом — срыв поездки грозил серьезной взбучкой от руководства. Из-за этого безумного взгляда, после трех лет относительно мирного служебного сосуществования, перемежаемого настойчивыми попытками Вадима добиться взаимности, Алена сдалась. Пала, к собственной болезненной радости и восторженному облечению, как бессмысленно уставшая крепость.
Память серого, темного от ярости взгляда теперь расползлась внутри ее сладострастным теплом. Алена медленно, но упрямо забывала, кто она есть. Отказывалась от своего повседневного, измученного, уставшего «я». Она физически ощущала пришедшую к ней свободу — свободу от масок, игр, житейских спектаклей, до смерти надоевших ролей. Приходило состояние, когда стоишь на грани двух реальностей. И главное здесь не ошибиться, не сбиться и сделать единственно верный шаг: не прямо, иначе можно до бесконечности топтаться на границе, не назад — туда, откуда ты силишься сбежать, а только вперед. Один маленький шаг в драгоценный, долгожданный, чувственный, но всегда ускользающий мир. Он бежит от тебя потому, что ты его боишься. Но когда ты оставишь свой вымученный страх, этот мир поддастся — и можно будет сколько угодно таять в безумствах любви, собственной безудержной страсти и счастливом забвении.
Алена все еще смотрела на Вадима, но теперь глаза ее блестели, а ресницы вздрагивали от возбуждения. Он совершенно четко прочувствовал произошедшие в ней перемены. Поднялся с табурета, взял Алену на руки и отнес на кровать. Она, не говоря ни слова, выскользнула из его объятий, медленно сползла на пол и встала перед ним на колени.
— Подожди, так нельзя. — Вадим попытался ее приподнять. — Я не могу, когда женщина стоит на коленях.
— Придется терпеть, — Алена говорила глубоким, не похожим на свой обычный, голосом. Вадим сделал еще одну смущенную попытку поднять ее с колен, но она взглянула так сурово, что руки его опустились…
Полчаса спустя они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Счастливые и изможденные. Алена чувствовала во всем теле такую легкость и беззаботность, что не узнавала сама себя. Казалось, вся радость вселенной поселилась в этой чудесной комнате с обитыми рейкой стенами и высоким потолком. Хотелось превратиться в озорного солнечного зайку — творить, что угодно, скакать, где вздумается, и чтобы никто тебя не поймал.
— А тебе кто-нибудь говорил, что он, — она скользнула рукой вниз по неожиданно нежной на ощупь коже Вадима, — у тебя безумно красивый?
— Н-н-нет, — Вадим немного растерялся и даже покраснел. И когда только она успела стать такой ласково-бессовестной девчонкой? — В чем это выражается?
— Выражается?! — Алена весело рассмеялась. — А в чем должна выражаться красота? Нет, этого я не знаю. — Теперь она говорила глубоким, страстным шепотом. Голос чуть-чуть дрожал. — Я только знаю, как это действует.
— Ну и как? — не сдержал праведного любопытства Вадим. Хотя и боялся, что она сейчас ляпнет что-нибудь такое, от чего даже у бывалого бойца постельного фронта волосы встанут дыбом.
— Если он красивый, то, когда видишь его, сразу возбуждаешься! Вот!
Вадим с облегчением вздохнул. Получилось совсем не похабно, даже как-то наоборот.
— И много ты видела красивых? — Вадим пошевелился, сдвигая ее руку и стараясь изобразить на лице оскорбление и мучительную ревность. Алена в ответ усмехнулась и вернула на место ладонь.
— Нет, — ответила она с готовностью. — Только у тебя!
— Господи, как же ты иногда умеешь изъясняться, — Вадим несколько смущенно рассмеялся. — Можно умереть! — Он с радостью пил ее новое, беззаботное и озорное настроение. |