* * *

Бутерброд Шура поглощал с аппетитом и неторопливо, дабы хорошенько насладиться позабытым вкусом колбасы. Откусив небольшой кусочек, он долго перемалывал его остатками гнилых зубов и рассказывал своим густым, низким голосом о Бароне.

«Знал бы ты, Шура, какую очередь пришлось отстоять в коммерческом за этой колбаской, — наблюдал за ним Егоров. — Всего по триста грамм давали на руки. Вот Баранец с Кимом и отхватили двойную порцию. Тебе, жук навозный, из этих шестисот аж двести отрядили. Оставшиеся четыреста мы разделили на семерых. Ладно уж, черт с тобой, лопай. Только на вопросы мои отвечать не забывай…»

— …Фартовый он был, Барон-то. Удача за ним по пятам ходила. Я вот шестой раз срок мотаю, а Пашу только однажды угораздило. В 1933-м или годом позже — врать не стану. И опять все в ажуре — слез с нар до звонка. А в 1940-м и вовсе гай случился.

— А не припомнишь, чем он занимался во время войны? Из Москвы же он не отлучался? — аккуратно направлял беседу Василий.

— Я, начальник, доподлинно о каждом его вдохе не ведаю. Вроде, подранили его в 1943-м здорово, сколько-то даже с постели не вставал, лечился. Опосля, как выздоровел, уехал на юга — то ли в Тамбов, то ли в Воронеж. Опосля вернулся и начал компанию сколачивать.

— Неужто за все четыре года никого не завалил и ни одного лихого дельца не обстряпал?

— Почему же? Всяко в его биографии бывало. Слыхивал я от одного авторитетного дяди, будто в начале войны, еще до ранения и отлучки из Москвы замутил он налет на подмосковную продуктовую базу, да шибко пообломал там зубы — потерял несколько корешей. Что и как делал дальше — неведомо, а только осенью в его банде было всего четверо: Лева Креминский, Ибрагим, молодой Петруха и Барон собственной персоной. В октябре эти четверо сварганили мокрое дело, опосля чего, значит, Паша надолго залег на дно.

— Что же он такого натворил, что надолго залег?

— Поговаривают, будто замочил людей из гадючника и поимел хороший смак. Грузовик, кажись, увел с железным сейфом.

Егоров насторожился:

— Как же у них провернулся такой фарт? Помог кто или счастливый расклад вышел?

— Этого дядя мне не сказывал. Как не сказывал и про то, что в том сейфе была за ценность, и про то, что с тем сейфом сталось. — Шура проглотил последний кусок бутерброда, откашлялся и потянулся к пачке папирос: — Дозволите?

— Кури…

* * *

Егоров незаметно глянул на часы. Указанный в пропуске срок свидания подходил к концу.

Перекусив вкусным бутербродом, выкурив пяток чужих папирос и вдоволь наговорившись, Шура-крестьянин пребывал в блаженном настроении. Морщинистое лицо землистого цвета излучало довольство, и если бы не строгие временны́е рамки, он согласился бы пробазарить с начальником до отбоя. А почему бы и нет? Таким разнообразием да еще с довеском в виде гостинца жизнь нечасто баловала обитателей Бутырской тюрьмы.

Но свиданка — не срок, кончается быстро. Егоров задал все запланированные вопросы, несколько раз возвращался к теме угнанного в 1941-м грузовика, однако больше никакой информации по нему и по Баринову не получил. Видать, Изотенко и взаправду не знал подробностей.

— Ну, а что думаешь по его безвременной кончине? — спросил на прощание сыщик.

— Про то, что пустили Пашу в доску — слыхивал. А вот за что — не серчай, начальник, — не ведаю, — признался Шура. — Может, за какие старые грехи, а может, и залетные слиходейничали.

Гастролеров и залетных в Москве после окончания войны появилось с избытком — тут пожилой вор душой не покривил.