Тем не менее однажды — близился уже конец ноября — Бесси пришлось вынести от дяди гораздо больше обычного, причем без всякой видимой причины. Причина же настоящая заключалась в том, что одна из коров Киркби заболела и Джон Киркби весь день провозился на дворе фермы, а Бесси чем могла помогала ему, сварила на кухне специальное питье и потом часто грела его, чтобы давать больному животному в теплом виде. Когда бы в дело не был замешан Джон, никто не выразил бы большей заботы о больной скотинке, чем Натан — и потому, что у него от природы было доброе сердце, и потому, что он донельзя гордился репутацией знатока коровьих хворей. Но поскольку Джон весь день торчал на виду, а Бесси крутилась вокруг, Натан и пальцем о палец не ударил, утверждая, что «хворь-то пустячная, говорить не о чем, просто парни и девчата всегда легко теряют голову по пустякам», Надо сказать, что Джону было уж под сорок, а Бесси — почти двадцать восемь, так что выражение «парни и девчата» не очень-то подходило к ним.

Когда Бесси около половины шестого принесла вечерний надой, Натан строго-настрого велел ей сидеть дома и не соваться в темь и на мороз ради каких-то чужих глупостей. Хотя слова эти слегка удивили и крайне раздосадовали девушку, но тем не менее она безропотно села ужинать. Натан издавна завел привычку выходить перед сном глянуть «какая погодка будет назавтра» — и когда в полдевятого он взял палку, вышел во двор и отошел на два-три шага от двери, ведшей на кухню, где они сидели, Хестер положила руку на плечо племяннице и шепнула украдкой:

— Его нынче опять ревматизм одолел, вот он и бурчит на всех почем зря. Не хотелось спрашивать при нем — но как там бедная животинка?

— Ох, совсем худо. Джон Киркби как раз отправился за коровьим доктором. Боюсь, придется им сидеть с ней всю ночь.

Со времени постигшей маленькую семью утраты дядя Натан завел привычку читать вслух на сон грядущий какую-нибудь главу из Библии. Чтение давалось ему нелегко, и частенько, мучительно застряв на каком-нибудь особенно заковыристом словце, он под конец произносил его совсем не так. Но сам процесс открывания священной книги, казалось, лил бальзам на души старых измученных родителей, ибо тогда они ощущали тишину и благодать близости Господа и хоть на время уносились из этого полного тревог и забот мира в мир грядущего, хоть и неясного, но сулившего им блаженный покой. Эти спокойные полчаса — Натан, нацепивший громоздкие очки в роговой оправе; свеча, горящая между ним и Библией и освещающая его серьезное и исполненное почтения лицо; Хестер, что примостилась по другую сторону очага, склонив голову в благоговейном внимании и время от времени покачивая ею и горестно вздыхая, но с трепетом произнося «Аминь!» каждый раз, когда звучат слова надежды или известие о радостном событии; рядом с тетушкой — Бесси, чьи мысли, по всей вероятности, рассеянно блуждают вокруг каких-нибудь мелких домашних хлопот или уносятся к тому, кто сейчас далеко — эти спокойные полчаса, говорю я, действовали на маленькую семью умиротворяюще и успокаивающе, точно колыбельная на усталого ребенка. Но в этот вечер Бесси, сидевшая напротив длинного низкого окна, лишь слегка затененного несколькими геранями на подоконнике, и двери возле этого самого окна — той, через которую ее дядюшка выходил погулять не более четверти часа тому назад, — заметила, как деревянная задвижка на двери тихонько и почти беззвучно приподнялась, точно кто-то пробовал открыть ее снаружи.

Девушка удивилась и внимательней пригляделась к двери, но теперь задвижка лежала неподвижно. Сперва Бесси подумала, что, быть может, возвратившись с прогулки и запирая дверь, дядя небрежно закрыл замок. Ей стало чуточку неуютно — но не более того, и она сумела убедить себя, что все это ей лишь померещилось. Но все же, прежде чем перед сном подняться наверх, она подошла к окну и выглянула во тьму, но все было тихо — ничего не видно, ничего не слышно.