Корнблюм был бургомистром небольшого городка. Не очень большая шишка, но, несомненно, человек тщеславный, поэтому он старался играть важную роль — по меньшей мере в локальной прессе. Когда его заподозрили в том, что он изрубил топором свою девятнадцатилетнюю возлюбленную, после чего расчленил тело, история мгновенно стала известна широкой общественности. Волей случая фрау Корнблюм также впервые узнала, что муж состоял в интимной связи с девушкой из квартала «красных фонарей», что значительно пошатнуло ее, как казалось ей, святой мир. Петер Корнблюм превратился в бедного, жалкого человека, который молил о пощаде и понимании и истово клялся в своей невиновности. Позже он рассказывал Барбаре, что советовался со своими ближайшими однопартийцами, какого защитника ему выбрать, и те единодушно назвали ему Барбару Амберг. «Она вытащит любого!»

Это было, конечно, не так. Но в то же время она могла занести в свой актив целый ряд успешно завершившихся процессов.

— Ты думаешь, это сделал он? — спросил Ральф, указывая пальцем на небольшую фотографию Петера Корнблюма внизу страницы.

Барбара покачала головой:

— Ни в коем случае. Он вообще не из той категории. Но его политическая карьера загублена. И жена подала на развод… Он просто на грани отчаяния.

Она взяла газету и положила ее в сетку на спинке сиденья.

— Не думай об этом. Мы в отпуске, и через два дня будет Рождество.

Ральф вымученно улыбнулся. В первый раз Барбара начала серьезно сомневаться в том, что это была хорошая идея — уединиться с мужем, чтобы спасти их брак.

Вот уже шестнадцать лет повторялось одно и то же: всякий раз, когда Лора Селли на несколько дней или недель покидала Уэстхилл-Хаус, предоставляя постояльцам возможность за определенную плату хозяйничать в доме, это всегда завершалось бесполезными, утомительными и изнуряющими поисками чего-либо, когда она уже теряла уверенность в том, что эта вещь вообще существовала. Может быть, она гонялась за призраком? Лора обшарила каждый уголок старого фермерского дома, снова и снова возвращаясь к одному и тому же месту, наверняка зная, что за это время вряд ли там могло что-то появиться.

С трудом переводя дыхание, она вылезла из стенного шкафа, в который перед этим забралась, несмотря на боли в костях, чтобы в сотый раз перевернуть там все вверх дном. В свои семьдесят лет Лора уже не чувствовала себя самой молодой, к тому же на протяжении нескольких лет ее мучили сильные ревматические боли, которые часто становились нестерпимыми, особенно зимой. Холодные резкие ветра, бушевавшие в долинах Йоркшира, тоже не способствовали улучшению здоровья. Ей пойдет на пользу, если она уедет на Рождество и Новый год к своей сестре на юго-восток Англии, где такой мягкий климат. Только бы за это время посторонние люди…

Она стояла перед шкафом, медленно выпрямляясь, тихо постанывала, прижимая кисть к пояснице, и смотрела в окно на холмистые луга Уэнслидейла, которые летом были такими зелеными и яркими, а теперь казались голыми и серыми. Обнаженные ветви деревьев гнулись под ветром. По небу неслись низкие плотные облака. Кружились редкие снежные хлопья. По радио сегодня утром объявили, что на Рождество здесь, в Северной Англии, следует ожидать снега.

Посмотрим, подумала Лора, посмотрим. Так или иначе, будет долгая зима. Здесь, наверху, всегда долгая зима. Надо бы продать дом и перебраться в какую-нибудь теплую местность.

Порою у нее возникала эта мысль, но в то же время она точно знала, что никогда этого не сделает. Уэстхилл-Хаус был единственной родиной, которую она знала, ее пристанищем, островком в мире. Она была прикована к этому дому, к этой земле — пусть даже ненавидела одиночество, — к холоду и воспоминаниям, с которыми срослась.