Ее долго отливали водой, давали нюхать спирт, стараясь привести в чувство. Оправившись немного, Екатерина Александровна решила, что Ники уже нет в живых, что он утонул.

Теперь у Екатерины Александровны было одно желание — найти бездыханное тельце Ники.

Наняли рыбаков с лодкой. Они ездили по реке, шарили баграми в воде и ничего не находили. Решили, что тело его застряло где-нибудь на дне. После пригласили священников в маленькую квартирку, зажгли свечи и стали молиться за душу погибшего Ники. Екатерина Александровна стояла на панихиде, молилась горячо и неутешно плакала.

Фроську отослали в деревню. Екатерина Александровна не могла ее видеть больше, считая девочку виновницей гибели Ники. С тех пор няня стала ходить за Жоржем.

С карточки Ники пересняли большой портрет, который Екатерина Александровна повесила в своей спальне. На портрете Ника вышел такой хорошенький, кудрявенький, веселый. Екатерина Александровна целыми ночами не спала, сидела на постели и все глядела на портрет, с которого точно улыбался Ника. Белый Никин барашек лежал тут же под портретом на столике, тут же лежала и Никина фуражка — последнее напоминание.

— Дай!

— Не отдам!

— Дай!

— Не дам, тебе говорят!

Прежде чем Сенька успел опомниться, Миколка торжествующе восседал на его груди и собирался задать врагу порядочную трепку. Не помня себя, Сенька завизжал и отшвырнул картуз, сорванный им шутки ради с головы Миколки.

Миколка шлепнул раза три по спине Сеньку, прежде чем выпустить его из своих цепких ручонок.

— Вот тебе, не таскай чужих картузов! — произнес он.

Сенька заревел. В ту же минуту вдали показалась ватага крестьянских ребятишек. Тут были и Ванька вихрастый, и Степка-козел, и Митяйка рыжий, и два Андрюшки — Андрюшка хромой и просто Андрюшка, и Прошка беззубый, и Ванька маленький, и Санька-толстяк, и другой Санька — обыкновенный. Все они устремились к двум находившимся на лугу мальчуганам, один из которых продолжал реветь во все горло.

— Чего глотку-то дерешь? — обратился к нему Степка-козел, самый большой и сильный из ребят. — Чего глотку-то дерешь, спрашиваю?

— Да все он. Все «чужак» забижает. Взлез, накинулся на меня и прибил! — жаловался Сенька.

— Ты чего, «чужак», дерешься, а?

И Ванька вихрастый, сжав кулаки подступил к Миколке.

Миколка вспыхнул.

— Не ври, Сенька, не я тебя, а ты меня задрал первый, — произнес он, — я мирно лежал тутотка на опушке, стадо стерег, а он с меня, братцы, картуз-то как сдерет. Да на дерево еще грозил закинуть. Ну, я его, значит, и того. Бока ему намял, штоб не баловался!

И Миколка с гордостью оглянулся на ребят.

Он был меньше их ростом и казался стройнее и красивее всех. Ему было лет девять на взгляд. Золотисто-русые кудрявые волосы так и горели на солнце; черные глаза сверкали умом. Тонкое личико дышало удалью и здоровьем. Он был одет беднее всех. На нем была старая, рваная рубашонка, ноги были босые, широкие ситцевые штанишки, все заплатанные, едва держались на узеньком ремешке. Несмотря на нищенский вид, мальчик казался настоящим красавчиком.

Окружающие ребята зло поглядывали на него.

— Эге! Ты драться, брат! — значительно проговорил Андрюшка хромой, выковыливая вперед своей больной ногою, — так ты дра-а-ть-ся! Братцы! — обратился он к товарищам, — «чужак» дерется. Давайте отлупим! Больно зазнался! А?

— Отлупим его! Отлупим! — согласился Митяйка рыжий.