Тон-Тон описывал город так подробно, будто у него перед глазами была разложена топографическая карта. Он вспоминал каждую мелочь — олеандровый куст с нежно-розовыми цветами, саманную стену, скрытую за акациями паловерде, фонтан, журчащий в мраморном бассейне. Он словно ходил по улицам с фотоаппаратом. И постепенно расслабился настолько, что заговорил о своих маме и папе. Они жили в большом доме, где было много дядюшек и тетушек, братьев и сестер, а заправляла всем старенькая абуэлита. И, несмотря на бедность, они были счастливы.

Покончив с рассказом, Тон-Тон сладко потянулся, как будто съел вкусный обед.

— Я... гм... никому не расскажу, почему мы опоздали,— сказал он.— Скажу... гм... комбайн поломался.

Он даже разрешил Фиделито почти всю дорогу ехать с ним на комбайне и спустил малыша на землю только тогда, когда вдали показался корпус хранителей.

— Ничего не понимаю,— задумчиво говорил Чачо — они с Маттом шагали сбоку от отчаянно грохочущего комбайна, подальше от шлейфа пыли.— Ты словно включил свет у него в голове. Я и не думал, что Тон-Тон такой толковый.

Матт улыбнулся, радуясь, что не ошибся в парне.

— Селия говорила, что медлительные люди просто присматриваются внимательнее.

— Кто такая Селия?

Матт чуть не поперхнулся. Он тщательно избегал любых расспросов о своей жизни до прибытия в Ацтлан. Слушая воспоминания Тон-Тона, он несколько ослабил бдительность.

— Селия... это... моя... моя м-мама.

И это было правдой. На протяжении многих лет она упорно твердила ему, чтобы он не называл ее матерью. Однако никто не заботился о нем так, как она. Никто не защищал, не любил его так, кроме разве что Тэма Лина... Потому что Тэм Лин был ему как отец.

Воспоминания, тщательно подавляемые, внезапно нахлынули с новой, оглушающей силой. Матт приучил себя не думать о Селии и Тэме Лине. Это было слишком больно! Но теперь он ничего не мог с собой поделать. Он сел на корточки, по лицу его потекли слезы.

Чтобы не разреветься вслух, окончательно не опозориться перед Чачо, ему пришлось стиснуть зубы покрепче.

Но Чачо все понял.

— И кто только меня за язык тянул! — сказал он, опускаясь на землю рядом с Маттом.— О таких вещах не стоит спрашивать, пока человек сам не готов рассказать. Черт, да я в первые недели чуть глаза себе не выплакал...

— Тебе плохо? — Издалека, с креветочного комбайна послышался голос Фиделито.

— Конечно плохо,— ответил Чачо за Матта.— Кому угодно станет плохо, если съесть пригоршню сырых креветок.

И он прикрыл Матта от чужих глаз, пока тот не справился с подступившими к горлу рыданиями.

32

Разоблачение

В тот вечер Хорхе, обладавший инстинктивным чутьем на людскую слабость, снова налетел на Матта. Он требовал, чтобы мальчик признавался во все новых и новых преступлениях, и вскоре Матт начал повторяться. Он говорил, не задумываясь над собственными словами.

Матт был какой-то отрешенный. Его разум странным образом перенесся в особняк Эль-Патрона. Он был в квартире Селии — с минуты на минуту она могла позвать его обедать, а пока он сидел с Тэмом Лином в гостиной. Эта иллюзия причиняла боль, но все же была куда лучше его теперешней жизни.

— Если аристократ не желает слушать,— вкрадчиво произнес Хорхе,— я потолкую с его лакеем.

Матт очнулся от забытья и увидел, что Хорхе вытащил Фиделито на середину комнаты. Малыш побледнел от страха.

— Ты сегодня плохо себя вел? — промурлыкал Хорхе.

— Не очень плохо,— пролепетал Фиделито, покосившись на шкаф с тростями.

— Это уж мне судить, верно? — сказал хранитель.

— Верно,— согласился Фиделито.