Я оделся и вышел из комнаты, неся небольшую сумку с самым необходимым. Было около пяти, день почти закончился, и я торопливо спустился вниз, не желая задерживаться в доме. Сойдя по лестнице, я пересек прихожую и взялся за дверную ручку.

Дверь не открывалась.

Сначала я не позволил себе в это поверить. Я стоял там, дергая за ручку изо всех сил, борясь с холодным оцепенением, охватившим мое тело. Затем я бросил сумку и надавил на дверную ручку обеими руками, но безрезультатно. Дверь была столь же надежно затворена, как дверца буфета на кухне.

Я порывисто повернулся и побежал в гостиную, но окна были прочно заклинены в своих рамах. Я оглядел комнату, хныча при этом словно ребенок, чувствуя невыразимую ненависть к себе, опять оказавшемуся в ловушке. Я громко выругался, и в тот же миг холодный ветер сорвал с моей головы шляпу и швырнул ее на пол.

Трясущимися руками я закрыл глаза и стоял, жестоко дрожа, боясь того, что может произойти в любую секунду. Сердце колотилось в грудной клетке. Казалось, стало намного холоднее, и я вновь услышал странный гул, который исходил словно из другого мира. Он представлялся мне смехом, смехом, издевающимся над моими жалкими, беспомощными попытками убежать.

Затем, так же внезапно, я вспомнил Сола, вспомнил, что он нуждается во мне, убрал руки с глаз и громко закричал:

— Ничто в этом доме не способно причинить мне вреда!

Звук неожиданно прекратился, и это добавило мне смелости. Будто моя воля бросила вызов темным силам, обитающим тут, возможно, даже уничтожила их. Если бы я пошел наверх, если бы уснул в постели Сола, тогда, быть может, я смог бы узнать, что он чувствовал, и как-то помочь ему.

Мне доставало уверенности и желания устоять, и ни на мгновение я не подумал, что мысли мои могут принадлежать не мне.

Перепрыгивая через ступеньки, я быстро взбежал по лестнице и ринулся в комнату брата. Там я снял пальто и костюм, ослабил узел галстука и воротничок и сел на кровать. Потом, какое-то время спустя, я лег и уставился вверх, на темнеющий потолок. Я старался держать глаза открытыми, но, утомленный, все же скоро уснул.

Показалось, что прошел всего миг. Я совсем проснулся, в теле приятно покалывало. Мне и в голову не приходило, насколько это необыкновенно. Темнота будто ожила. Она мерцала перед глазами, пока я лежал там, распаленный, сладострастный, хотя едва ли к тому был какой-либо очевидный повод.

Я прошептал имя Сола. И тут же мысль о нем исчезла, словно невидимые пальцы вырвали ее из моего мозга.

Я помню, что ворочался и смеялся — поведение более чем странное, если и не вовсе непристойное для личности с моими наклонностями. Подушка под моей щекой была как шелковая, и сознание мое стало меркнуть. Темнота растекалась по мне, словно теплый сироп, успокаивая тело и мысли. Я бессвязно бормотал, чувствуя себя так, словно вся энергия из моих мускулов ушла, я был тяжел, как камень, засыпая от восхитительного изнурения.

Уже почти забывшись, я вдруг почувствовал в комнате чужое присутствие. И странно, что оно было не только знакомо мне, но я не испытывал никакого страха. Лишь необъяснимое чувство томного ожидания.

Затем она подошла ко мне, девушка с портрета.

Я видел голубоватый туман, клубившийся вокруг нее, всего мгновение, потому что он быстро исчез, и в моих руках оказалось теплое и трепещущее тело. Я помню только возбуждение и отвращение, смешавшиеся, всеохватывающие, и еще ощущение ужасной, всепобеждающей прожорливости. Я висел, заключенный в облако противоречивости; душу и тело разъедало неестественное желание. И сначала про себя, а потом вслух, будто эхо, я вновь и вновь повторял имя.

Кларисса.

Как я смогу оценить те болезненно-эротические мгновения, проведенные с ней? Чувство времени исчезло.