Если в те мгновения я потерял душу, она стала частью пустоты и безмолвия, что окружали меня, пустоты, которую я не мог ощутить, и безмолвия, которое я не мог почувствовать. Я был отравлен, опоен бесплотным присутствием прошлого. Больше я не был живым существом. Я был мертв во всем, лишь телесные функции удерживали меня от полного забвения.

Тихо, бесстрастно, мысль о самоубийстве проплыла у меня в мозгу. Она сразу же исчезла, всколыхнув не более чем равнодушное одобрение. Мысли продолжали жить за пределом жизни.

И нынешнее существование было не более как слабая преграда, я мог повалить ее легким прикосновением острого лезвия, крохотной каплей яда. Я стал хозяином жизни, поскольку мог увидеть ее разрушение с полным безразличием.

Ночь. Ночь! Когда она придет? Я услышал свой слабый, охрипший голос, выкрикивающий в тишине:

— Почему день длится так долго?

Слова эти вновь потрясли меня, ибо Сол уже говорил их. Что за чудовищная сила владела мной? Я пытался разрушить ее власть, но на последнем усилии соскальзывал обратно.

Соскальзывал, чтобы обнаружить, что опять нахожусь в странной летаргии, которой управляло само зло на тонкой грани между жизнью и смертью. Я висел на ниточке над преисподней, где копошилось то, что ранее было от меня скрыто. Теперь я мог видеть и слышать, я властен был перерезать эту нить. Или спокойно висеть до тех пор, пока она не разорвется, прядь за прядью. Я мог дождаться, пока станет совсем нестерпимо, затем разом покончить со всем, перерезать нить и освободиться, ринуться в темноту, где она и подобные ей оставались навечно. Тогда бы я мог получить ее сводящую с ума жгучесть. Может, это была ее холодность? Хотя бы ее поддержку. Я мог бы длить вечно мгновения с нею и смеяться над механическим миром.

Я размышлял, не стоит ли смертельно напиться, чтобы не приходить в сознание до ночи.

На одеревеневших ногах я спустился вниз и долго сидел перед каминной полкой, глядя на ее портрет. Я не знал, сколько прошло времени, это меня и не волновало. Улыбнулась ли она мне тогда? Да, глаза ее сияли, как сияли они в сумраке. Вновь тот запах. Нет, не приятный, однако в нем чувствовалось нечто возбуждающее, мускусное и отвратительное одновременно.

Кем для меня был Сол? Мысль заполнила мой мозг. Он не был родственником. Он был чужаком, из другого общества, другой плоти, другой жизни. Я ощущал к нему совершенное безразличие. Ты ненавидишь его, сказал голос в моем мозгу.

И тут все распалось, как хрупкий карточный домик.

Эти слова вызвали такой бунт в сокровеннейшей части моей души, что внезапно глаза мои прояснились, будто пелена рассеялась. Я огляделся, голова моя резко дергалась. Господи, что же я все еще делаю в этом доме?

Дрожа от болезненного страха, я вскочил и побежал наверх одеваться. А проходя в зале мимо часов, я, вздрогнув, увидел, что шел четвертый час.

Пока я одевался, нормальные ощущения мало-помалу возвращались ко мне. Я чувствовал холод пола под ногами, почувствовал голод и жажду, услышал глубокое молчание дома.

Все нахлынуло на меня. Я понял, почему Сол хотел умереть, почему он так ненавидел день и с таким неистовым нетерпением ожидал ночи. Теперь я мог бы объяснить это ему, он понял бы, потому что сам испытал все.

И когда я сбежал вниз, я подумал о покойниках дома Слотера, столь оскорбленных немыслимым проклятием, что они пытались утащить в свой нескончаемый ад живых.

Кончено! Кончено! — ликовала моя душа, когда я закрыл за собой входную дверь и устремился сквозь нависавший дождь в больницу.

Я не видел позади себя тени, скорчившейся на крыльце.