— Туситала, не уходи в царство духов. — В голосе Суанатуфы была не просьба — мольба. — Ты не можешь так уйти. Суанатуфа долго молчал. Суанатуфа не виноват перед Туситалой. Зачем же Туситала уходит, оставив Суанатуфу одного в безмолвии? Зачем?

Тишина была ему ответом. Такую тишину надо бы, но очень не хочется, называть мертвой.

Плечи Суанатуфы затряслись. Генри подошел к нему сзади, обнял, отвел от постели хозяина.

Фаума стояла у окна. Глаза ее были сухи она знала: когда плачут мужчины, женщина должна оставаться стойкой.

— Это ты, одноногий моряк, виноват во всем, — прохрипел Туситала. — Это ты не позволил мне доработать, дописать, добраться до главного моего сокровища. «Уир Гермистон» погибнет из-за тебя!

— Мы квиты, создатель. Ты тоже не дал мне завладеть моими сокровищами.

— Это не по-мужски — сводить счеты, — застонал Туситала. — Какого черта я создал тебя таким?

Все слышали, как стонет Туситала, но никто не знал, как можно остановить уходящую от него жизнь. Были испробованы все микстуры, лекарства, снадобья — ничего не помогало.

Тогда Сими достал «бутылку сатаны» и взмолился:

— Бутылка, если ты на самом деле хоть на что-то способна, дьявольская бутылка, сделай так, чтобы Туситала не уходил в царство духов. Туситала побеждал духов! Туситала узнал правду! Кто же будет глядеть за горизонт, если он уйдет? Пусть духи подождут — Туситала должен остаться.

Странный дух внутри бутылки замер и никак не реагировал на слова Сими. Тогда Сими затряс бутылку изо всех сил. Он тряс ее с такой яростью, что бутылка выскользнула у него из рук и, казалось, еще не долетев до пола, разбилась на мелкие осколки…

— Но послушай, Сильвер. — В голосе Туситалы задрожала радость. — Ведь я не убивал тебя. Капитан Джон Сильвер не добыл своих сокровищ, но зато он остался жить. Почему же ты хочешь, чтобы я умер?

— А кто сказал тебе, что ты умрешь? Кто сказал тебе такую глупость?

Свет маяка становился все ярче, он был таким теплым и родным, что Туситала ощутил полное спокойствие и даже легкость. Он положил руку на плечо Сильверу и пошел за старым пиратом.

Успел подумать: «Бедная Фэнни, она уверена, что мне сейчас больно», — и вступил в полосу света. И свет поглотил его.

…Ваилима погрузилась в сон, и, казалось, вместе с ней затих этот бескрайний лесной, морской, земной мир. Птицы утром никак не могли проснуться, а проснувшись, пели хриплыми простуженными голосами, будто стесняясь чего-то.

Глава тринадцатая

самая маленькая, но, возможно, самая главная

Самое печальное место на земле — дом накануне похорон. Потому что нет и не может быть ничего трагичнее, чем незавершенность смерти. Нет и не может быть ничего печальнее, чем ожидание прощания, после которого не будет встреч.

Матаафа сидел в гостиной Ваилимы, смотрел на погасшие угли камина и думал о том, что построить дом это еще полдела. Зажечь в доме огонь — вот дело, достойное настоящего мужчины. И еще он думал о Туситале — о том, что великий человек велик не столько своими поступками, сколько самим своим присутствием. Стоит такому человеку уйти, и каждому кажется, что в нем самом стало чего-то недоставать.

Его мысли прервал приход Фэнни.

Матаафа вскочил, чтобы успеть поздороваться первым.

— Любовь, Аолеле!

— Любовь, великий вождь! Я узнала, что ты в доме Луиса, и пришла поблагодарить за все, что ты делаешь для него.

— Я? — удивился Матаафа. — Аолеле ошибается. Матаафа ничего не делает для Туситалы. Это все люди, Аолеле, просто люди.

— Я благодарна Матаафе.