Сны! Какому разговору более пристал эпитет «пустопорожний», чем разговору о снах! Однако разве не случалось нам наблюдать, как временами самые разные люди — и серьезные и веселые — с весьма довольным видом выслушивают эту дикую чушь. Сдается мне, очень многие, будь то мудрецы или сумасброды, втайне питают тревожное подозрение, что в снах заключен некий смысл, некий знак; им кажется, что сон — не просто набор случайных символов, а язык добрых и злых духов, которые нашептывают нашему спящему мозгу свои послания.

Кошмары доктора Стерка повторялись со зловещим постоянством; человека, не склонного к несварению желудка, они могли бы уже до некоторой степени выбить из колеи. Шесть лет назад умер и был похоронен на соседнем кладбище сержант Том Данстан, не питавший к доктору добрых чувств, поскольку тот добился его разжалования военным судом. Так вот, этот самый Том Данстан теперь как бы воскрес и в страшных снах являлся доктору каждую ночь; притом действовал он не один, а состоял пособником при некоем главном заговорщике; последний ни разу не дал себя отчетливо разглядеть, но выкрикивал из-за двери глумливые угрозы, хватал доктора за глотку, прячась за креслом, а также кричал ему в ухо о какой-то ужасной тайне, отчего доктор пробуждался в холодном поту; его устрашенный разум тщетно силился вспомнить роковые слова. Стерк привык уже, как к голосу своей жены, к глухой, с нотами ехидства, речи этого человека, к стукам в дверь и в стенку, не раз ощущал у себя на щеке или на шее его холодную трясущуюся руку, обмирал от страха при одной мысли о его приближении — и ни в одном из снов не видел его воочию. Всякий раз их либо что-нибудь разделяло, либо супостат подкрадывался сзади, или же, стоило ему распахнуть дверь, Стерк, не дождавшись его появления, просыпался — и потому до сих пор так и не узрел своего преследователя, во всяком случае, в человеческом облике.

Но однажды ночью Стерку показалось, что он видел некий знак или символ, имеющий отношение к его врагу. Когда Стерк, вытянувшись и обратив спину к своей дремлющей супружнице, лежал под одеялом, ему привиделось, что он сидит за письменным столом в своем большом пухлом кресле у окна задней комнаты на втором этаже, которую доктор называл библиотекой; там он иногда выписывал рецепты и размышлял над снадобьями, римскими цифровыми обозначениями, каплями и пилюлями, арабскими и астрологическими знаками, вроде 3 , З  или Ə . и прочими атрибутами своего таинственного ремесла. Во сне доктор, сжимая в руке перо, смотрел на кладбище, которое простиралось за окном.

Оставив, таким образом, свою бренную оболочку почивать наверху в спальне, наш доктор восседал как бы вне тела, а у стола стоял Том Данстан, и на его голубом рукаве белели обрывки ниток — там раньше помещались нашивки, пока их не обрезали на заре на плац-параде, когда свершился триумф доктора, а чин, состояние и все воздушные замки, которые воздвигал Том, обрушились в пыль на мощеный пол казармы. Обратив к Стерку свой худой профиль и недобрый глаз, Том с деревянным поклоном объявил: «Тут джентльмен, сэр, желает с вами пообедать». Раздался хорошо знакомый доктору приглушенный стук в дверь и шуршание за креслом. Ощутив между лопатками холодок, доктор обернулся: на спинке кресла громоздилась черная ворона — зловещая, древняя, чудная птица, допотопный прародитель всего рода черных ворон; большие глаза чудовища светились, голова сияла снежной белизной, странный взгляд напоминал человеческий; изогнутый, похожий на совиный клюв раскрылся, и над самым ухом Стерка раздалось громкое скрипучее «кар!».