Своим состоянием Паддок был «рашштроен». И пусть ввиду вышеописанного особого случая он позволил себе некоторое «злоупотребление спиртным», я должен сказать, что не припомню, когда еще с этим достойным маленьким джентльменом случалась подобная история. Слегка «не в себе» он иногда бывал, но не более того — и будьте уверены, немногие в те дни отличались подобной добродетелью.

Глава XXXIII

СКРИПКА ДЕВРЁ ИГРАЕТ ВСТУПЛЕНИЕ К «ЗА ХОЛМЫ, В ДАЛЕКИЙ КРАЙ»{101}

В отношениях между старым генералом Чэттесуортом и Деврё ощущалась едва заметная странная холодность. Генерал восхищался молодым человеком; он ценил в своих офицерах добрую кровь и все же был даже рад мысли, что тот, возможно, уедет. Когда старый Блай из склада боеприпасов хвалил привлекательную внешность «этого чертяки», генерал тут же мрачнел, раз-другой фыркал и произносил: «Да, он красив — это верно — и мог бы стать хорошим офицером, очень хорошим, но слишком он буйный парень, неприятностей с ним не оберешься. — И, понизив голос, добавлял: — Вот что я вам скажу, полковник: пока этот малый налегает на кларет, все в порядке, но, черт возьми, он любит не только кларет и не согласен ждать послеобеденного времени — это между нами, вы понимаете. Клянусь Юпитером, мне нет дела до того, что он творит или пьет вне службы, но, черт возьми, в один прекрасный день он сорвется. Пару раз мне пришлось поговорить с ним по-дружески, и, признаюсь, я бы предпочел, чтобы он служил под началом у кого-нибудь другого. Он прекрасный парень, и будет жаль, если произойдут неприятности; разбираться с ним на людях мне было бы невыносимо; не то чтобы, знаете, такое уже случалось, но… но доходили до меня слухи… и… и пусть возьмет себя в руки, если хочет оставаться офицером». Итак, хотя до публичного скандала дело не дошло, но отношения между Деврё и его командиром стали натянутыми, и последний полагал, что Деврё с каждым днем все более предается своим дурным привычкам, и опасался, что в скором времени придется высказать свое неодобрение вслух.

Когда Деврё не достиг еще совершеннолетия, лорд Атенри его недолюбливал, и добродушная графиня, желая исправить несправедливость, делала все, чтобы испортить мальчика, и давала ему куда больше свободы, кексов с изюмом, фруктов в роме, а впоследствии — и денег, чем было нужно. Подобно многим куда худшим людям, она любила иногда капризничать и не особенно заботилась о других. Однако же племянник был красив. Графиня гордилась его редкостной внешностью, его необузданная натура возбуждала ее любопытство, и она тратила на племянника больше, чем на все благотворительные начинания, вместе взятые. Деврё, благоразумием не отличавшийся, очень быстро заложил землю, которая досталась ему в наследство (никак не больше тысячи акров), и влез в долги, тратя деньги с шиком, как и подобало молодому человеку с блестящим, хотя и несколько неопределенным будущим; по правде говоря, временами он оказывался в положении просто безвыходном и без щедрых тетушкиных подачек лишился бы не только развлечений, но иной раз и хлеба насущного, и даже свободы.

Бесцеремонное письмо графини отнюдь не привело капитана в восторг, но он не мог позволить себе вступить в спор с той, из чьих рук получал свой хлеб с маслом, и строптивым поведением убить замечательную жирненькую птичку, которая так кстати несла золотые яйца. Мне неизвестно, содержался ли в письме какой-нибудь неприметный, но понятный пытливому взгляду знак — в почерке, в какой-нибудь из фраз, в общем тоне, — который поселил в Деврё неопределенное предчувствие, что после этой поездки ему, против обыкновения, уже не скоро доведется снова увидеть Чейплизод. И в самом деле, у тетушки имелись особые планы. Согласно ее замыслу, Деврё предстояло уйти в отставку из Королевской ирландской артиллерии и немедленно вслед за тем получить должность (графиня ее исхлопотала) в штабе главнокомандующего, а в будущем — при лорде Тауншенде; подумывала тетушка и о месте в парламенте, куда устроила бы племянника при первой возможности, и, наконец, о жене.