— На улице никого нет, Паддок. Я закутаюсь в плащ и отправлюсь в Вязы повидать священника.

Деврё поплотнее завернулся в свою военную накидку. Несчастье побуждает вести себя беспокойно. Как всяким страдальцам, тем, кого постигла невзгода, мнится, будто перемена места даст им облегчение: инстинкт толкает их бежать от беды. Паддок присоединился к капитану, и они молча зашагали рядом.

Перейдя мост, оба остановились у колючей живой изгороди перед облетевшими вязами, и тут Деврё заколебался, идти ли дальше.

— Хочешь, чтобы я пошел вместо тебя? — спросил Паддок.

Деврё в нерешительности тронул его за плечо, но потом мягко возразил:

— Нет, благодарю, Паддок, я пойду сам — да, сам, — и с этими словами устремился к входной двери.

На лестнице Джон Трейси выразил мнение, что хозяин дома готов принять визитера, однако пожелал в этом убедиться. Высокой, закутанной в плащ фигуре пришлось дожидаться у дверей, пока слуга — правда, очень скоро — не вернулся с известием, что доктор Уолсингем нижайше просит капитана пожаловать к нему в кабинет.

Завидев Деврё у порога, священник шагнул ему навстречу.

— Надеюсь, сэр, — неуверенно проговорил капитан, — что вы простили меня.

Доктор взял его руку и, крепко стиснув в своей, произнес:

— Что тут вспоминать? Нас обоих постигло горе. Нельзя не печалиться, сэр, но вам еще тяжелее.

Деврё молчал, явно взволнованный — иначе с чего бы ему было натягивать плащ на самый лоб и упорно не отводить глаз от пола?

— Она оставила записку — совсем коротенькую, но каждая строчка ее должна чтиться свято.

Доктор порылся в бумагах на столе и протянул капитану листок, исписанный красивым почерком Лили.

— Мой долг — передать это вам… О, дорогая моя дочурка! — И старик горько заплакал. — Прошу вас, прочтите это, написано очень разборчиво… Какие тонкие у нее были пальцы!

Деврё бережно принял листок и прочитал следующее:

«Мой дорогой отец не откажется сообщить, я думаю, — если только не сочтет это неуместным — капитану Ричарду Деврё, что я не столь бездушна и неблагодарна, какой могла показаться, но, напротив, весьма признательна за проявленное им по отношению ко мне внимание, хотя и очень мало, убеждена, мною заслуженное. Вряд ли мы могли бы быть счастливы вместе; но теперь уже все позади; великое утешение для друзей, разлученных на земле, заключается в мысли, что, если Господь соизволит, они вновь соберутся вместе в ином пределе. С тех пор как мой дорогой отец вручил мне послание капитана, я не виделась с капитаном Деврё и не говорила с ним, однако хотела передать ему именно эти слова, а также попрощаться и пожелать всего самого доброго.

Лилиас.

Пятница, вечер».

Капитан Ричард Деврё прочитал эту безыскусную записку, перечитал еще раз и тихо спросил:

— О сэр, можно мне оставить это у себя, ведь это мне написано, — можно?

Кому приходилось слышать дивное эхо в окрестностях Килларни, когда рожок умолкает, но сыгранная мелодия отзывается издали — и до слуха вновь доносятся словно рожденные волшебством обрывки отзвучавшей музыки, те, наверное, отыщут в памяти нечто сходное с воздействием мыслей и переживаний давнего прошлого: на самый короткий миг являются нам из пучины вечного безмолвия нежные и грустные признания, что слетели с давным-давно исчезнувших уст.

Простые и печальные слова прощания — других уже не суждено было ему услышать — много-много раз одинокими ночами твердил вслух капитан Деврё и без конца восклицал и восклицал в ответ:

— Знала ли, знала ли ты, как я тебя люблю? Нет, никогда, никогда! Никогда я не полюблю никого, кроме тебя. Любимая, любимая моя, ты не можешь умереть.