Возможно, Манусос следил за ним. Он допускал такое. Он ничего не видел, но был уверен – что-то там есть. Кружит вокруг.

Майк подумал, не стоит ли вернуться домой. Пожалуй, он сможет найти дорогу обратно в Камари; во всяком случае, надо только идти в сторону моря, к тому же он знал, в какой стороне по отношению к деревне садится каждый вечер солнце. Он заподозрил, что пастух сумасшедший. Какую бы цель тот ни преследовал, приведя Майка в горы, Майку слишком трудно было ее понять. А возможно, вовсе и не было никакой цели; возможно, Майка вовлекли в лунатическое путешествие по горам. Разум подсказывал, что именно так и есть, и убеждал, что лучше всего – и безопасней – взять свою канистру с водой и немедленно уходить отсюда.

Но другое чувство, более глубокое и более интуитивное, велело оставаться на месте. Он сознавал, что начал открывать для себя нечто новое, и хотел довести дело до конца, неважно, насколько оно окажется для него лишним или бесполезным. Он убеждал себя, что относится ко всей этой истории как бесстрастный наблюдатель, но сомнение подтачивало его скептицизм. Казалось, он на пороге некоего откровения и что-то такое уже начинает проявляться. Приводная цепь уже пришла в движение. И хотя ему нравилось думать, что он в любой момент может все бросить, на самом деле этого бы у него не получилось.

Помимо всего прочего, его искренне пугала мысль, что кто-то или что-то следит за его успехами. Что-то было там. Теперь он уже страшился в одиночестве отправляться назад.

– Что ты там высматриваешь?

Майк вздрогнул. Сзади к нему шел пастух, взявшийся неведомо откуда.

– Где ты был?

– Проверял, не слишком ли разбрелись овцы. Ты готов снова начать?

– Да.

Мария вошла в лавку как раз в момент землетрясения; Кати и Ким посмотрели на нее так, словно она была его причиной.

– Кто-то крупно соврал, – сказала Мария, ставя на место уцелевшую коническую вазу. – Так у нас говорят, Ким. Каждый раз, когда земля трясется, мы говорим: кто-то врет не краснея.

– И мы знаем, кто это был, – сказала Кати.

– Эй! Нечего так смотреть на меня. Мне не о чем врать. Я в последнее время ни от кого не слышала никакого вранья, чтобы можно было передать дальше, так что приходится говорить правду, а это совсем неинтересно.

Ким понимала, в чей огород камешек. Мария каждый день ждала, что Ким поделится с ней чем-нибудь новым о своих обстоятельствах, и притворялась обиженной, если этого не происходило.

– Кстати о лжецах, – конфиденциальным тоном сказала Мария. – Опасайся Лакиса. Он рассказывает о тебе всякое такое в деревне.

– Какое такое?

– Не обращай внимания. Это ничего не значит.

– Какое такое, Мария?

Мария опустилась на колени, делая вид, что ищет упавшие вазы.

– О, пустяки; он говорит в тавернах, что ты спишь со всеми мужчинами деревни.

– И это пустяки? Большое тебе спасибо.

– Слушай, – принялась успокаивать ее Кати, – Лакис – известный лжец. Он пытается отомстить тебе за шишку, которую ты ему поставила. Женщины в деревне знают, кто такой этот Лакис. Ни одна не верит ему.

– А мужчины? Чему они поверят?

– Мужчины, – ответила Мария, – чему захотят, тому и поверят. – Она поднялась с колен и посмотрела Ким в глаза. Потом подошла к ней и накрутила на палец прядку ее волос. – Черт с ними, пускай болтают. Они болтают обо мне, и я это знаю; это все оттого, что они хотят меня.

– Бесстыжая, – сказала Кати. – Вот бесстыжая.

Мария подобрала юбку, села и положила ноги на табурет.

– Мне нравится быть бесстыжей.