– Да.

– Прекрасно. Тогда зачем вам все знать? Для вас это не имеет значения Живите там. Наслаждайтесь счастьем.

– Просто любопытно, откуда такое название.

Кати закурила и, выпустив струю дыма, в упор посмотрела на Ким. Похоже было, что она что-то решила про себя.

– Смотри. Однажды там жила немка. Ее звали Ева. Она жила с Лакисом, хозяином. Когда жена Лакиса узнала, он хотел порвать с Евой, и та попыталась покончить с собой в этом доме. Вот такая история.

– Когда это произошло?

– Двадцать лет назад. Двадцать пять. И Лакис так назвал дом; Ева обычно называла его Домом Грез, так что он назвал его Домом Утраченных Грез. Доска висит там до сих пор только потому, что жена Лакиса не понимает ни слова по-немецки и все еще думает, что там написано «Дом сдается».

– Лакис романтик?

– Я слышала о нем другое.

Когда Ким поднялась, собираясь уходить, Кати пригласила ее с Майком пообедать в таверне с ней и ее мужем.

– Заходите в лавку в любое время. За всем, что понадобится.

– Спасибо, непременно.

– Смотрите насчет этой истории. Не стоит никому в деревне говорить о том, что я рассказала вам. Они не любят упоминать об этом.

– Понимаю. Пока, Кати!

День перевалил за середину, когда она покинула деревню. Несмотря на ночную грозу, было еще жарче, чем вчера. Она решила пойти напрямик, через гору к береговой тропе. Обычно она избегала этой дороги, опасаясь солдат на вершине.

Там был расположен одинокий сторожевой пост, куда посылали дежурить одного-двух новобранцев, предположительно, чтобы наблюдать за морем на тот случай, если турки вздумают вторгнуться на остров. Это были еще мальчишки, которым до смерти надоели их каски. Не бывало случая, чтобы они не пялились на проходящую мимо женщину. Иногда они улыбались, более уверенные в себе могли попросить сигарету. Месячное жалованье новобранца состояло из куска мыла, пачки бритвенных лезвий и денег, которых хватало на четыре бутылки пива.

Один такой солдатик сидел на корточках, тяжело прислонившись спиной к бочке с водой, и швырял камешки, целясь в каску, стоявшую в нескольких ярдах от него. Увидев Ким, он поднялся и подошел к ней, знаками прося закурить. У нее были с собой сигареты, и она дала ему одну. Парень расплылся в глуповатой ухмылке. Попросил огоньку, но зажигалки у нее при себе не было. Продолжая улыбаться, он сказал что-то по-гречески. Английского он не знал, только несколько слов по-немецки.

Она пошла дальше по тропе. «Danke!» – крикнул он махая рукой на прощание. Спускаясь по склону, она чувствовала, как тоскливый взгляд новобранца сверлит ее ягодицы, плечи. Наконец она спустилась настолько, что он не мог видеть ее, и с облегчением вздохнула, зная, что он наверняка вернулся к прежнему занятию.

Шепот волн, накатывающих на берег с однообразием метронома, беспрестанно звучал в ушах, а показательные рассветы и выставочные закаты определяли окончательный распорядок этой сонной жизни. Они заметили, что отсутствие электричества в корне все меняет. Они быстро усвоили забытое: первобытный трепет перед властью ночи и дня. Свечи и масляные лампы давали слабый свет с большой неохотой; и теперь стало возможным в некоторых случаях воспринимать свет электрический как своего рода беспощадное насилие над некой первозданной силой, которая заключалась в темноте. Не считая ночи, которую они провели в одной из таверн, отмечая свой приезд, они ложились спать с наступлением темноты, а вставали рано, когда солнце становилось слишком ярким и будило их.

Тогда-то им открылись те стороны повседневной жизни, протекавшей у них под носом, которых они прежде не замечали. Первым, пока воздух еще дышал ночной прохладой, появлялся рыбак с острогой.