|
Я был в плохом настроении, так как за обедом отец закатил мне очередную сцену. Желая как-нибудь его успокоить, я обещал, что в тот же день отправлюсь в магазин и начну привыкать к делу. Конечно, про себя я решил, что в магазин ни в коем случае не пойду. Но в то же время чувствовал нечто вроде угрызений совести, а также немного побаивался сцены, которую мне мог устроить отец, узнав, что я его обманул. Расстроенный, я влез с Джакоминой в автобус и остался стоять на задней площадке. Джакомина, как обычно, не отставала ни на секунду и пожирала меня горящими глазами, которые особенно меня раздражали.
Я ей говорю: — Брось ты на меня пялиться! А она: — Я смотрю на тебя потому, что ты красивый. Поцелуй меня! — Да ты спятила! — Нет, нет, поцелуй меня сейчас же; я хочу, чтобы все видели нашу любовь! — А я тебе говорю — брось! Я сегодня не в настроении. Вместо ответа она подпрыгивает, повисает у меня на шее и целует. Слышали бы вы, что стали говорить вокруг! — И вам не стыдно? — спросил меня какой-то пожилой синьор. — Это же непристойно. Отправляйтесь домой заниматься подобными вещами. Не отрываясь от меня, Джакомина отвечает: — А что тут такого? Мы любим друг друга и делаем, что нам угодно и где угодно. А тот говорит: — Синьорина, мне очень жаль ваших родителей. Но остальные пассажиры не были так вежливы. Они кричали: — Отправляйтесь в кусты на Виллу Боргезе, там вам самое место! Другие комментировали: — Посмотрите-ка на эту замухрышку! Чем она себя воображает? Красавицей мельничихой? А кто-то еще добавил: — Они чем дохлее, тем бесстыдней. Ясно, что пришлось вступиться за Джакомину, хотя мне вовсе этого не хотелось. И как это всегда бывает, когда делаешь что-нибудь против воли, у меня с языка сорвалась не совсем уместная фраза: — Да замолчите вы, вам просто завидно! Лучше бы я этого не говорил! Дружный хор возмущенных голосов обрушился на меня. Кондуктор тоже счел долгом ввязаться, а я ему ответил, чтобы он лучше занимался своим делом продавал билеты. Тогда он остановил автобус и высадил нас. Как нарочно, мы оказались в районе площади Минервы, невдалеке от писчебумажного магазина моего отца. Я чувствовал себя абсолютно спокойным, будто случай в автобусе произошел месяц назад. — Привет тебе, Джакомина, — сказал я. — Но ты… — Я пойду в магазин, как обещал отцу, и вообще боюсь, что у нас с тобой серьезные расхождения. — Какие еще расхождения? — Для тебя важнее всего в жизни любовь. А для меня — сама знаешь что. Ну а теперь иди домой. Я тебе позвоню. — Позвонишь? — Конечно. Мы стояли на площади Минервы перед мраморным слоником. Я знал, что никогда больше не позвоню ей, и эта мысль приносила мне большое облегчение. Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на нее. Меня охватила огромная радость, когда я увидел ее одну. Значит, это была правда, я ее бросил, оторвался, уходил от нее всерьез. Чуть ли не танцуя, я вошел в писчебумажный магазин, который в этот жаркий послеобеденный час был совершенно пуст, и приветствовал нашу пожилую продавщицу Биче веселым возгласом: — Привет, Биче! Радиоприемник был у меня под мышкой, и я сразу же поставил его на стол в комнате позади магазина. — Я пришел вам помогать. А пока что, если вы не возражаете, немножко послушаю музыку. Снаружи над витринами магазина были спущены белые маркизы, защищавшие их от солнца. В магазине среди шкафов, набитых канцелярскими принадлежностями, царили мягкий полумрак, приятный запах бумаги и успокоительная тишина. |
