Но Туллио не мог понять, почему она сначала была полна неистовства, а теперь присмирела. Пальцами он еще чувствовал пушистую мягкость шубы, которая волновала его больше, чем прикосновение губ женщины, а в глазах вместо вздымающейся полуобнаженной груди сверкал драгоценный камень, и он видел, как рука кокетливо поворачивается на свету. Он был холоден, полон неприязни к ней и думал только об одном: как можно скорей порвать эти опасные и — он был теперь уверен в этом — корыстные отношения. Пожалуй, удобней всего сослаться на то, что он друг де Гаспериса и не может делать ему подлость.

Он уже хотел оторвать ее руки от своей шеи, уже готов был начать длинную нравоучительную речь, как вдруг за деревьями с шумом распахнулась стеклянная дверь и тень упала на аллею.

— Варини, Варини, какого дьявола!.. — воскликнул Локашо добродушным и ровным голосом.

Но Варини — ибо это был именно он — быстро прошел по дорожке и бросил спокойно, не повернув головы к беседке:

— Прощай, Элена.

Калитка, отворившись, скрипнула и тут же со стуком захлопнулась.

— Варини… — снова прозвучал голос Локашо, на этот раз уже с некоторым беспокойством. — Варини… Да куда же ты?

Двое в беседке отодвинулись друг от друга сразу, как только открылась дверь. Едва Варини скрылся, женщина вскочила и, не говоря ни слова, побежала к дому. Испуганный Туллио, чувствуя сильное искушение улизнуть, последовал за ней.

Локашо все еще стоял в дверях и звал Варини. Увидев их, он смущенно посторонился. Де Гасперис и Пароди оставались возле подноса с бутылками. Пароди вытирал лицо платком, одна щека у него была мокрая, по полу катался бокал.

— Он просто ненормальный, — повторял Пароди с недоумением. — Какого дьявола… Я сказал только: «Любопытно, что там делают Монари и синьора Элена», — больше ничего, вы оба свидетели, а он, как ненормальный идиот, ей-богу, — бах! — швырнул мне в лицо бокал… Скажите сами, разве в своем уме такое сделаешь? Но он был в проигрыше, а когда человек проигрывает…

Он говорил это, вытирая лицо, а Де Гасперис с еще более отупелым видок, чем обычно, повторял:

— Это ничего… Он просто вспылил… просто вспылил. — И указывал Пароди мокрые места на пиджаке.

— Ушел и даже не сказал мне: «Чтоб ты треснул», — заявил Локашо не без торжества, входя вслед за Туллио и женщиной. Но она посмотрела по очереди на присутствующих гордо и вызывающе. Потом громко сказала:

— Вон!

— То есть, как это вон? — переспросил Пароди почти весело, переставая вытирать лицо.

— Вон! — повторила она, и в голосе ее вдруг зазвучал гнев. — Убирайтесь вон… И вы, Локашо… Вон отсюда… Я не хочу больше вас видеть… Вон!

Локашо и Пароди смотрели на нее, разинув рты от удивления.

— Но, Элена… — вмешался было ее муж.

— Молчи, — оборвала его она. Потом повернулась к двум другим.

— Убирайтесь… Вон отсюда! Поняли?

— Но мы-то при чем? — сказал Локашо. — Это все Варини. А сам я не понимаю даже, что произошло.

Пароди, не такой лицемерный и добродушный, как Локашо, уже опомнился и, показав на лоб, зловеще спросил своего приятеля:

— Она что, с ума спятила?

На нежных щеках Де Гасперис вспыхнул яркий румянец.

— Нет, я не спятила, — сказала она с возмущением. Потом сняла шубу и бросила ее на стул. — Вот ваша шуба, — продолжала она. — Нет, я не спятила.