— Точно, — с улыбкой ответила Тэми. — Иначе я бы черта с два пустила ее за штурвал.

Джолин улыбнулась лучшей подруге, понимая, что ощущение полета ей необходимо так же, как воздух. И плевать ей на возраст, на морщинки, на замедление реакции.

— Сорок один. И я не знаю лучшего способа отметить этот день.

Маленький город Поулсбо, штат Вашингтон, похож на хорошенькую девушку, присевшую отдохнуть на берегу залива Либерти. Первые поселенцы выбрали это место потому, что оно напоминало им родную Норвегию — прохладные синие воды, высокие горы на горизонте и зеленые склоны холмов. Спустя годы эти же отцы-основатели стали строить магазины вдоль Фронт-стрит, украшая их в скандинавском стиле — лентами и резными коньками крыш. Согласно семейной легенде Заркадесов, эти украшения мгновенно покорили мать Майкла — попав первый раз на Фронт-стрит, она сразу поняла, где ей хочется жить. Десятки оригинальных лавочек — в том числе та, что принадлежала его матери, — предлагали туристам симпатичные безделушки ручной работы.

До Сиэтла отсюда меньше десяти миль по прямой, но со временем это небольшое расстояние превратилось в серьезную проблему. Несколько лет назад Майкл перестал замечать норвежскую прелесть города и больше думал о длинной и извилистой дороге от своего дома до паромного причала на острове Бейнбридж и о пробках по будним дням. Из Поулсбо в Сиэтл можно было попасть двумя путями — по суше и по морю. Поездка на автомобиле занимала два часа. Паром добирался от острова Бейнбридж до причала в Сиэтле за тридцать пять минут.

Но тут была другая проблема: длинная очередь. Чтобы попасть на паром на машине, приходилось приезжать пораньше. Летом Майкл часто добирался до работы на велосипеде, но в дождливые дни, как сегодня — а на северо-востоке их было много, — приходилось садиться за руль. В этом году зима была особенно долгой, а весна дождливой.

День за днем Майкл из окна своего «лексуса» наблюдал, как свет нового дня крадется по волнистой глади залива. Потом въезжал на паром, оставлял машину в трюме и поднимался на палубу.

Сегодня Майкл сидел у правого борта за маленьким пластиковым столиком, разложив перед собой документы. Свидетельские показания Уорнера. По краям желтыми фортепианными клавишами торчали самоклеющиеся листочки — каждый отмечал сомнительное утверждение его клиента.

Ложь. При мысли о невосполнимом ущербе Майкл вздохнул. После многих лет защиты виновных его идеализм, некогда такой яркий и блестящий, сильно потускнел.

Раньше он поговорил бы об этом с отцом, и отец взглянул бы на проблему в широком контексте, напомнив, что это их профессия.

Понимаешь, Майкл, мы с тобой последний рубеж — защитники свободы. Не позволяй плохим парням себя сломать. Защищая виновных, мы защищаем и невинных. Так уж все это устроено.

Мне бы еще несколько невинных, папа.

А кто бы отказался? Все мы ждем своего самого главного дела. Мы лучше других знаем, что значит спасти чью-то жизнь. В этом все дело. Вот чем мы занимаемся, Майкл. Не теряй веры.

Майкл посмотрел на пустой стул напротив. Уже одиннадцать месяцев он ездит на работу один. Казалось, совсем недавно отец сидел рядом, крепкий и бодрый, и рассуждал о своей любимой работе. И вот он уже тяжело и безнадежно болен.

Они с отцом были партнерами почти двадцать лет, работали бок о бок, и его потеря глубоко потрясла Майкла. Он жалел об упущенном времени, но больше всего страдал от прежде неведомого одиночества. Утрата заставила его внимательнее приглядеться к собственной жизни, и увиденное ему не понравилось.

До смерти отца Майкл считал себя удачливым и счастливым человеком. Теперь нет.

Ему хотелось с кем-нибудь поговорить об отце, поделиться своим горем. Но с кем? Только не с женой.