Священник смотрел на него встревоженно. Не испуганно, а только озабоченно.

— Наверное, решили, что ты опасен. Если бы просто больной, ни за что бы не положили. Куда именно ты направлялся, брат? — Он стоял, по-прежнему сцепив руки за спиной.

— В Джорджию, сэр. Если сумею добраться.

— Да уж. Путь неблизкий. А монеты у мистера Мани есть? — Локк улыбнулся собственной шутке.

— Были, когда меня забрали, — ответил Фрэнк. Теперь в кармане брюк была только медаль. И он не мог вспомнить, сколько дала ему Лили. Помнил только опущенные углы губ и непрощающий взгляд.

— А теперь их нет, так? — Локк прищурился. — Полиция тебя ищет?

— Нет. Нет, сэр. Они просто забрали меня и отвезли в отделение для сумасшедших. — Он сложил ладони лодочкой перед ртом и подышал на них. — Вряд ли меня в чем-то обвиняли.

— А если и обвинили, ты бы этого не знал.

Джин Локк вернулась с тазом холодной воды.

— Сынок, опусти сюда ноги. Она холодная, но быстро согревать их тебе не надо.

Фрэнк со вздохом погрузил ноги в воду.

— Спасибо.

— За что они его забрали? Полиция-то. — Джин адресовала вопрос мужу; он пожал плечами.

За что, действительно. Кроме рева бомбардировщика В-29, что именно с ним происходило, не понравившееся полиции, стерлось полностью. Он себе не мог этого объяснить, не то что добрым хозяевам, пустившим его в дом. Дрался? Писал на тротуар? Обругал прохожих или школьников? Бился головой о стену или прятался в кустах на чужом дворе?

— Что-то я, наверное, натворил, — сказал он. — Что-нибудь такое. — Он совсем не помнил. Бросился на землю из-за громкого выхлопа. Или затеял драку с незнакомым, или заплакал перед деревьями, прося прощения за то, чего не совершал? Помнил он только, как Лили захлопнула за ним дверь, и тогда, несмотря на важность его поездки, тревога сделалась нестерпимой. Он выпил несколько рюмок, чтобы подкрепиться перед дальней дорогой. Когда вышел из бара, тревога его покинула, но и ясное сознание тоже. Вернулась беспричинная ярость и отвращение к себе, в котором виноват был кто-то другой. И воспоминания, созревшие в Форт-Лоутоне, откуда сразу после увольнения началось его бродяжничество. Сойдя на берег, он хотел послать домой телеграмму, поскольку ни у кого в Лотусе телефонов не было. Но заодно с телефонистками забастовали и телеграфисты. На двухцентовой открытке он написал: «Я вернулся целый. Скоро увидимся». «Скоро» так и не наступило, потому что он не хотел возвращаться без земляков. Чересчур живой — как он покажется родне Майка или Стаффа? Его свободно дышащее, неповрежденное тело будет для них оскорблением. И что бы ни наплел им про геройскую смерть друзей, они будут негодовать — и правильно. Кроме того, он ненавидел Лотус. Его суровое население, его тесный мирок и особенно его безразличие к будущему можно было терпеть, только когда с ним там были друзья.

— Давно ты вернулся? — Священник все еще стоял. Лицо у него смягчилось.

Фрэнк поднял голову.

— С год назад.

Локк почесал подбородок и хотел заговорить, но вернулась Джин с тарелкой крекеров и чашкой.

— Тут горячая вода с солью, — сказала она. — Выпей, только потихоньку. Я принесу тебе одеяло.

Фрэнк сделал два глоточка, а потом залпом выпил остальное. Джин принесла еще и сказала:

— Ты макай крекеры в воду, сынок. Легче пройдут.

— Джин, — сказал Локк, — пойди посмотри, что у нас есть в бедном ящике.

— Ему ведь и туфли нужны, Джон.

Лишних не нашлось, и ему положили рядом с диваном четыре пары носков и драные галоши.