- Это тебе не Москва, - прошептала мать, - здесь шайками не ходят.

Снова надрывно всхлипнул оркестр.

Гроб, уже накрытый крышкой, опустили в яму.

Мать легко толкнула сына в бок. Они обогнули яму, бросили на гроб цветы и вернулись на прежнее место. Мать тяжело дышала. Братья Татищевы, как по команде, шагнули вперед, первый нагнулся, раздался громкий хлопок, и огромный мужчина рухнул на крышку гроба. Второй хлопок - и его брат с черным пятном на лбу повалился на груду песка.

Оркестр сбился.

Байрон крепко схватил за руки мать и Оливию.

- Ни с места, - прошипел он. - Больше ничего не будет!

- Позорище-то какое! - заплакала Майя Михайловна.

Байрон оглянулся. Никого. Посмотрел поверх крестов и увидел стоявшего на каменной тумбе Звонарева с поднятыми руками. К нему пробирались милиционеры. Он терпеливо ждал.

- Достаньте же его из ямы! - зарычал Байрон.

Убитого ухватили за ноги и кое-как, тихо матерясь, принялись тянуть наверх. Уронили. Кто-то спрыгнул на крышку гроба и, обхватив мертвого Тату вокруг живота, рывком поднял его над срезом ямы. Труп подхватили. Второго Тату уже унесли в толпу.

Люди кричали, женщины плакали, а молодка, взгромоздившаяся на стул, истерически хохотала, закрыв лицо руками.

Звонарев отдал пистолет первому же милиционеру. Его сбили с тумбы, стали вязать.

- Ты знал? Знал! - расслышал Байрон голос Кирцера. - Ну, сынок, и подложил же ты мне свинью! Позорище какое! На кладбище!

- Засыпайте! - скомандовал Байрон, берясь за лопату. - Да очнитесь вы, черт бы вас побрал!

Священник с причтом быстро ушел, за ним, пригибаясь за кустами, побежали и другие.

- Чего-то такого я и ожидала, - тихо проговорила мать. - Бог все видит.

- Оливия! Уезжайте домой!

- Нам еще в ресторан на поминки, - спокойно напомнила Оливия. - Не беспокойся, милый, я ей укольчик сейчас сделаю - и все пройдет. Нельзя же все бросать на полдороге. Мы не имеем такого права.

- А придут на поминки-то? - весело оскалился Байрон, продолжая кидать землю лопатой.

- Прибегут.

- И котлеты жрать будут?

- И котлеты. - Оливия погрозила ему пальцем. - Только умоляю тебя: не ввязывайся ни во что. Обещаешь?

- Нет.

На площади перед кладбищем осталась одна машина. За рулем сидела Диана. Она курила коричневую сигарету, слушая музыку, доносившуюся из радиоприемника.

- Ты весь в песке и глине, - сказала она. - Словно сам из могилы вылез. Сядешь за руль, или я поведу?

- Ты. - Он отряхнул брюки, пиджак. - Ну и концерт! Я же говорил: фигляр. Шут гороховый - тем и опасен.

- Кому говорил?

Он сел рядом, выключил музыку.

- У нас еще много чего впереди! - весело сказал он. - Гони в милицию, ненаглядная моя!

Она хмыкнула.

- Иногда я начинаю понимать, за что тебя бабы любят.

Толкнув кулачищем обитую новеньким дерматином дверь, Байрон вошел в кабинет начальника милиции, сел на стул у дальней стены и, уже не в силах сдерживаться, расхохотался. Вспомнилась истерически хохочущая молодка на стуле, возвышавшаяся над толпой.

Кирцер и прокурор, сидевшие за приставным столом, переглянулись. Подполковник был уже без мундира, в блекло-голубой рубашке с погонами, темной от пота на животе.

- Почему-то мы вас ждали, господин Тавлинский, - меланхолично проговорил прокурор.

- Погоди, Пряженцев. - Кирцер подошел к Байрону, вытиравшему платком слезы, и участливо поинтересовался: - Как там Майя Михайловна?

- Нормально. Мне нужно свидание с задержанным Звонаревым.

- Вы родственник? - ехидно вопросил прокурор.

- Брат.

- Во Христе, конечно, - продолжал ехидничать Пряженцев. - Может, сперва нам расскажете про все, что знаете?

Поджав губы и неодобрительно покачивая головой, Кирцер откупорил бутылку минералки, налил Байрону и - прокурор с отвращением мотнул головой себе.