Ребенок был очень развитой и отзывчивый, но отличался крайней вспыльчивостью. Как и его мать, он способен был внезапно приходить в бешенство. Однажды, когда он был совсем крошкой, его отчитали за испачканное платьице, он схватился за платье обеими ручонками и, молча, в ярости, разорвал его сверху донизу, вызывающе глядя на свою няньку. Детские суждения о жизни складывались у ребенка с самых ранних лет. Что же он видел вокруг себя? Его отец и мать пытались жить вместе, но им пришлось отказаться от этого. Озлобленная несчастьями, миссис Байрон стала крайне раздражительной. «Она приветлива на расстоянии, — писал её супруг, — но я предостерегаю вас и всех святых апостолов пытаться прожить с нею хотя бы два месяца, потому что если кто-нибудь и способен переносить ее, так только я. Но какой же это союз, когда приходится пускать руки в ход». Некоторое время они жили в Абердине на разных квартирах: он на Куин-стрит, она на Броад-стрит. Ходили друг к другу в гости на чашку чая. Она по-прежнему не могла устоять перед своим супругом, ему удалось убедить её занять для него триста фунтов, она же выплачивала за них проценты, что сократило пенсион до ста тридцати пяти фунтов. На эти деньги она жила, не занимая для себя ни одного пенса, по-прежнему гордая, как Люцифер, но на неё находили такие приступы ярости, что фарфоровая посуда летала по всему дому.

Ребенок наблюдал своих родителей с глубоким любопытством. У других мальчиков были мамы и папы, которые жили вместе и любили друг друга. А его детское сознание пробуждалось среди злобных выкриков, жалоб и упреков. Он видел, что служанки считают его родителей сумасшедшими, опасными людьми, а иногда смеются над ними. И разница была не только в семейном быту. Он еще сильнее ощущал её в своем убожестве. Почему у него подвертывались ноги? От стыда он никогда не осмеливался об этом спрашивать. Однажды на улице какая-то женщина сказала Мэй Грэй:

— Какой хорошенький мальчик, этот маленький Байрон. Как жаль, что у него такие ножки!

Он ударил её своим хлыстиком и крикнул:

— Не говорите об этом!

Вечерами ребенок подвергался мучительным процедурам — ему туго забинтовывали ногу на ночь, надеясь таким образом вылечить.

К концу 1790 года Джон Байрон получил от жены и от своей сестры, миссис Ли, немного денег и решил сбежать во Францию. У миссис Ли был дом в Валенсии. Туда-то и отправился блудный капитан, там затесался во французскую революцию, не понимая ее, заигрывал со служанками гостиниц и жил по-прежнему, не имея ни сантима за душой. Несколько дошедших до нас писем к миссис Ли рисуют последние взлеты этого сбившегося с пути корабля: «Валенсия, 1 декабря 1790 г… Итак, я и здесь влюблен, в кого же? В новую актрису, приехавшую из Парижа, она хороша собой и вчера вечером выступала в «Сельском опыте»… Что до мадам Шонер — действительно, она сказала мне, что любит, но была пьяна, и я не знаю, что делать… Кредиторы отстали, потому что Фанни с ними расправляется по-своему, а меня никогда дома нет… Мы живем неплохо, Жозефина делает свое дело — ей достается немного денег и сколько угодно ругани, это единственный способ с ней ладить… Ставили новую пьесу Рауля Крэки, там есть такая фраза: «Я спас моего короля, но умираю охотно». Все стали кричать: «Бис! Да здравствует король! Да здравствует народ!» Я тоже, воодушевившись виноградным соком и вспомнив, что мои предки были французы, стал громко кричать, а теперь они говорят: «Этот англичанин — дьявольский аристократ». Что до моих любовных похождений — все кончено, про меня говорят, что я чрезвычайно влюбчив, но очень непостоянен. Клин клином вышибают, и я, кажется, перелюбил треть валенсонских женщин, в частности одну девушку из «Красного орла», это гостиница, куда я как-то зашел вечером пообедать, когда шел дождь… Рослая, красивая, она мне и сейчас еще не надоела».