|
Но Хенту уже надоел этот слишком требовательный патрон. Их взгляды на «Либерал» были совершенно различны. Хент был полемист, Байрон — гений. Хент хотел этим журналом «задать встряску миссис Грэнди и Джону Булю»; Байрон просто хотел печатать в нем все, что напишет. Прихоти Байрона, которые в его собственных глазах были законами вселенной, раздражали Хента. Во дворце Ланфран-ка он работал в маленькой комнатке, которая выходила во двор с апельсиновыми деревьями. Каждое утро он слышал, как Байрон встает, принимает ванну, одевается и поет очень громко, фальшивя, какую-нибудь арию, чаще всего из Россини. Спустя некоторое время Байрон под окнами Хента кричал: «Леонтиус!» — латинская интерпретация имени Ли Хента, придуманная Шелли. Хент поднимался, вздыхая, здоровался и выходил во двор. Если госпожа Гвиччиоли бывала в это время в Пизе, она выходила к ним в косичках, по-утреннему, и Хент должен был выслушивать попеременно жалобы Байрона на ревнивый нрав госпожи Гвиччиоли и госпожи Гвиччиоли на грубость Байрона.
Любовники теперь уже слишком хорошо знали друг друга, чтобы Тереза, как прежде, могла воображать «своего поэта» чуть ли не бесплотным героем романа, достойного Петрарки. Для Байрона факт был фактом, и когда женщина становилась его любовницей, он говорил о ней со всеми в резких и откровенных выражениях, не оставлявших никакого сомнения о характере их отношений. Этот реализм задевал Терезу. Байрон со своей стороны считал её верной, бескорыстной, любящей, но подверженной порокам, неизбежным у «бессмысленной породы женщин», — ревности и сантиментам. Хент для этой беспокойной четы был весьма суровым наперсником. Его настраивала против них жена. Так же, как и леди Байрон, госпожа Гвиччиоли не нашла нужным знакомиться с миссис Хент. Женщины не разговаривали друг с другом. Марианна Хент вела себя по отношению к Байрону вызывающе. Она прогоняла детей, когда он появлялся, находя, что его речи слишком опасны для юных ушей. Байрон знал это, и суровое суждение женщины, которая жила под его крышей и его благодеяниями, задевало. Удивительная наивность для ученика «Рошфуко», которому следовало бы предвидеть естественные последствия благодеяний. Но ему опротивели все Хенты: и родители, и дети. Он писал Мэри Шелли: «Мне противно видеть в этих стенах, где обретаются дети Хентов, какую-нибудь вещь, принадлежавшую Шелли… Все, что не изгажено их грязью, изломано их руками». У входа наверх в свои апартаменты Байрон поместил бульдога, коему было поручено держать гостей на приличном расстоянии: — Не пускай сюда этих кокни! — говорил Байрон собаке, поглаживая ее. Бельэтаж и нижняя половина дворца Ланфранка жили почти что в состоянии войны. Хент с презрением отзывался об этом «столь мало поэтичном поэте и столь мало величественном лорде». Спустя несколько недель Байрону пришлось в третий раз провожать Гамба. Изгнанные на сей раз из всей Тосканы, они вынуждены были искать спасение в Генуе. Он был в отчаянии, что ему придется тащить с собой Хента и «весь его готтентотский крааль». У него не хватало жестокости бросить их в Пизе, но, царапая наспех строфы «Дон Жуана» на краешке последнего стола, оставленного рабочими при перевозке, он проклинал их от всей души.
XXXIII ДЖЕНТЛЬМЕН ТОСКУЕТ ПО РОДИНЕ
Мартин решил, что человек создан для того, чтобы жить в конвульсиях тревоги или в летаргии скуки. Но до чего странным казалось ему это третье путешествие Чайльд Гарольда. Еще раз позволил Отшельник кучке людей, чужеродной и нежеланной, привязаться к нему, еще раз не хватило у него мужества стряхнуть эту человеческую гроздь. Ему нужна была теперь целая флотилия, чтобы перевезти из Леричи в Геную свою незаконную семью, своих клиентов и своих слуг. На «Боливаре» ехали лорд Байрон, Тереза и семья Гамба, на другом судне — Ли Хент, Марианна Хент и орда маленьких Хентов, на третьем — Трилони, важный, взволнованный адмирал этой эскадры, с шумной начальственной спесивостью надзирающий за бумагами и инструментами; на фелуке разместились кое-как слуги и звери. |
