— Я это сам хорошо знаю, — мрачно отвечал он.

Тем не менее она по-своему любила его, и, наверное, лорд Карлейль и доктор Глэнни были бы о ней лучшего мнения, если бы смотрели более снисходительно. Может быть, они бы оценили её героическое терпение в нищете, её великодушие, которое она была способна проявить при первой возможности, но она слишком возмущала их, чтобы было желание узнать её ближе. Однажды в субботу она увезла сына домой, пренебрегая всякими правилами. Доктор Глэнни пожаловался лорду Карлейлю, тот попробовал было вмешаться, но, познакомившись с бешеным нравом Гордонов, написал доктору: «Я не желаю больше иметь никакого дела с миссис Байрон, пожалуйста, устраивайтесь с нею сами как сможете».

Отношение учителей и товарищей укрепляло в Байроне чувство, которое посеяли в нем уже давно его собственные наблюдения: молчаливое и суровое презрение к матери. Да, она была сумасшедшая. Он чувствовал себя ответственным за неё и не прощал того, что она не могла быть объектом его нерастраченной нежности. Маленьким он её боялся, теперь он держал себя с нею вызывающе. Приходя в ярость, она гонялась за ним по всему дому, и это было трагикомическое зрелище — смотреть, как прекрасный хромой ангел убегает от толстой карлицы.

Каникулы его проходили под знаком новой, по-детски пламенной любви к его кузине, Маргарет Паркер, «прекраснейшей из тех очаровательных существ, в которых все словно сама мимолетность». Это была девочка тринадцати лет, Байрон всю жизнь помнил её черные глаза, длинные ресницы и лицо греческой статуи. «Я не припоминаю ничего, что могло бы сравниться с прозрачной красотой моей кузины, с кротостью её характера в то короткое время нашей дружбы. Казалось, она создана из кусочка радуги, вся — спокойствие и красота. Моя любовь к ней оказывала обычное действие — я не мог ни спать, ни есть, ни отдыхать». Он пытался писать ей стихи. Она казалась воплощением невинной, почти божественной красоты, которую он всюду искал, стремясь утолить слишком пламенное сердце, и нашел только дважды в детстве.

Во время отдыха на водах в том же 1801 году миссис Байрон обратилась к известной в ту пору прорицательнице миссис Вильямс, которая сообщила матери, что у неё есть хромой сын, что сын этот женится дважды, во второй раз на иностранке, и что в его жизни будет два опасных периода, в двадцать семь и тридцать семь лет. Это предсказание, о котором говорилось в его присутствии, оказало на Байрона сильное воздействие.

V

ХАРРОУ-НА-ХОЛМЕ

В 1801 году Байрона решили отдать в закрытую школу, которая соответствовала бы его положению. Остановились на Харроу-Скул. Отвезти Байрона было поручено Хэнсону. Харроу-Скул находилась недалеко от Лондона. С покрытого зеленью холма, на котором стояли кирпичные здания школы, открывался широкий вид на реки и леса, а за ними, невидимый, лежал город. Байрона, которому тогда было тринадцать с половиной лет, сильно волновал этот переезд на новое место. Как встретит его, хромого, необразованного мальчика, насмешливый и жестокий мир? Конечно, он лорд Байрон, но ему говорили, что там на это не обращают никакого внимания; американский посол только что отдал своего сына в Харроу, «потому что это единственная школа, где титул не пользуется никакими привилегиями».

Директором школы уже в течение пятнадцати лет был Джозеф Друри, энергичный человек пятидесяти лет, который сумел создать прекрасную репутацию школе. Умный, спокойный, владеющий даром убедительного красноречия, он посвящал много времени беседам и прогулкам с учениками. «Получить выговор от доктора Друри было положительно удовольствием», — говорил один из них.

Хэнсон представил Друри Байрона и сказал, что образование его было несколько запущено, но что в характере ребенка есть, несомненно, замечательные черты. Друри поблагодарил поверенного, простился с ним и после его отъезда повел Байрона к себе в кабинет, расспрашивая о его занятиях и развлечениях.