Ну, постояли мы так минуту или две — тихо — тихо, как кот возле мышиной норки — но больше ничего не услышали. И так нам почему — то стало неловко, будто мы и сами понять не могли, было ли что на самом деле или нам послышалось. Потом он опять велел мне идти спать, я послушалась — так по коридору бежала, только пятки сверкали, чтобы ещё чего не услыхать. Забралась под одеяло, закуталась по уши, лежу, дрожу. Но в ту ночь больше ничего не было, и я заснула.

Утром рассказала я всё экономке, но она почему — то вообще промолчала. Странно, думаю, очень странно! Не то, чтобы она надо мной посмеялась или рассердилась, или велела не болтать глупостей — нет; выслушала меня внимательно, но так ни слова и не сказала. Неужели, думаю, она мне не поверила? Но почему? Поди разберись! Но если уж она язык проглотила, я решила, что свой тоже буду за зубами держать и ничего ей больше не скажу, покуда она сама об этом не заговорит. Хорошо хоть с другими слугами можно было словечком перекинуться. А что до экономки, тут я смекнула, что она боится, как бы её не стали об этом спрашивать, особенно те, кто право на то имеет, потому что она наверняка и раньше что — то слышала и много чего знала, да только говорить об этом не могла.

Но это было лишь самое начало, а уж дальше пошло такое, что и вспоминать не хочется. Больше ни одной ночи не было, чтобы где — нибудь да не поднялся шум, и такой, что терпеть невозможно. По всему дому то стук, то грохот, то цепи железные по полу волочатся, то вопли, то стоны, то свист, а то вдруг как кто — то засмеётся — ужас! Если бы сама всего этого не слышала, ни за что бы не поверила! Может, конечно, на самом — то деле оно и не так было жутко, как я вам рассказываю, а только волосы у всех на голове дыбом стояли, вот оно и вспоминается, как страшный сон. Со временем и хозяйка обо всём этом узнала, и дети стали просыпаться от шума, ведь он то в одной комнате раздавался, то в другой. В общем, такой поднялся переполох, что живые по ночам кричали громче, чем мёртвые. Приезжий джентльмен крепился, крепился, но не выдержал и решил поскорее уехать из дома прочь, а там будь что будет. Он уж и хозяину письмо написал. С агентами — то никак не мог к согласию прийти. Те только смеялись да говорили, что это, должно быть, его собственные слуги балуются и шутки шутят. Эх, помню, как он на них за это рассердился — и правильно: ничего такого и быть не могло! Написал он хозяину, но ответа не получил. Тот по Европе разъезжал, так что приезжие подумали, что письмо и затеряться могло; или хозяин нарочно не отвечал, как будто никакого письма и не было, потому что не хотел себя утруждать…

Ну неважно. А только в тот самый день, когда они решили, что больше и недели не пробудут в этом проклятом доме, — потому как был понедельник, а по понедельникам шум всегда был ещё хуже и громче, чем в другие дни, — от него вдруг пришла весточка. Он писал, что письмо получил, но только час назад, и ужасно сожалеет, что оно не добралось до него раньше; и умолял повременить, не уезжать из дома до его приезда. Он выедет самое большее через два дня и, как только приедет, в момент всё уладит! Странное было письмо, ничего не скажешь. Мне мистер Харпер о нём рассказывал. Он служил у господ дворецким и сам его читал от слова до слова. Мы все обрадовались, потому что от этих ночных ужасов уже сил никаких не было, и стали ждать, когда же появится наш славный избавитель и всё поставит на свои места.

Ну что ж, прошло несколько дней (правда, кое — кому они чуть ли не вечностью показались!) и он, наконец, появился.