Поражённый граф стоял, не веря своим глазам: перед ним была часовня, открытая для посторонних глаз и залитая солнечным светом, чистая и как бы умытая. Жуткой кровати не было и в помине, нигде не было ни пыли, ни сырости, и свежий воздух дрожал и нежно волновался от мощного дыхания органа, чьи звуки плавными кругами расходились по всему дому. Ему ещё ни разу не приходилось испытывать ничего подобного! Он часто сомневался и спрашивал себя, реальны ли окружающие его люди и вещи, или его воспалённое сознание только вообразило их существование. Он двигался и действовал в мире, где факты уходили в тень, а их место занимали фантазии и грёзы, и знал, что порой уже не способен отличить одно от другого. Но до сих пор ему ещё ни разу не приходилось видеть, чтобы нечто очевидно явное и нечто совершенно нереальное подходили друг к другу так близко и переплетались так тесно. Картина, представшая его глазам, была чёткой и никуда не пропадала, и он видел её так же ясно, как в дни молодости, когда его зрение было ещё незамутнённым. Однако того, что он видел, просто не могло быть!
С самого дня своего отъезда из замка граф так окончательно и не понял, на самом ли деле произошло всё то, что казалось ему реальностью. Впервые он усомнился в этом, когда не смог найти ключ от дубовой двери. Всякий раз, когда он задумывался о том, что, в таком случае, сталось с его племянницей, он тут же успокоительно отвечал себе, что с ней, вне всякого сомнения, всё в полном порядке. Она сама не захотела выйти замуж за Форга и убралась с дороги как раз вовремя. Всё равно ей никогда не было дела до родового имения! Ох уж эти женщины! Вечно они упрямятся, хотят сделать всё по — своему; а иначе неужели его управляющий стал бы позволять себе подобные вольности с ним, её опекуном? Нет уж, пока он никому не передавал своих законных прав и не поручал вести за неё дела! После смерти Арктуры всё имущество должно было перейти к нему, и если она умерла, замок уже стал его собственностью. Ведь она никогда не стала бы завещать его кому — нибудь другому! Она даже не знала, что имеет на это право! Да и откуда ей знать? Девчонки никогда не думают о подобных вещах. Кроме того, у неё просто не хватило бы на это духу: разве он не любил её как собственную плоть и кровь?
Однако временами на графа наваливалось страшное подозрение, что он уморил племянницу голодом, заперев её в заброшенной часовне, и тогда на него разом накидывались все свирепые силы ада. В ночных видениях ему представлялось, как несчастная Арктура истаивает на глазах, прикованная к своему жуткому ложу, как она стонет, мечется и тщетно взывает о помощи.
Даже самое жестокое сердце всё равно остаётся на милости пробудившегося воображения. Граф представлял себе, как бездыханное тело Арктуры застывает, коченеет и неделя за неделей начинает медленно тлеть и распадаться. Всем своим существом он желал, чтобы этот отвратительный процесс завершился побыстрее, чтобы он мог поскорее вернуться в замок и, притворившись, что наконец — то нашёл потерянную комнату, вынести оттуда её прах и как должно предать его земле. Надо будет подумать, стоит ли ему объявить всем, что этот прах лежал в часовне уже не одно столетие, или сообщить соседям, что он обнаружил в часовне тело леди Арктуры, которая случайно заперла себя там и сама обрекла себя на погибель. Вот если бы ему найти старый замо`к с защёлкивающейся пружиной и поставить его на дверь… Но ведь народ нынче пошёл такой хитрый и дотошный! До всего докопаются, всё разузнают! А ему ведь совсем не надо, чтобы кто — нибудь обо всём разузнал. Кое — какие людские секреты нельзя раскрывать даже Самому Господу Богу!
Он стоял, ошеломлённо оглядываясь по сторонам. И чем дольше он смотрел вокруг, тем яснее в его сознании начала проступать мысль, что всё это, должно быть, происходит на самом деле. Тогда получается, что его прежние воспоминания о содеянном кошмаре — всего лишь порождение возбуждённого мозга! Слава Богу! Ах, если бы ему точно увериться, что он ничего такого не делал! Тогда ему, быть может, простятся и все прошлые преступления, в которых он повинен (или, как ему кажется, повинен) — а ведь некоторые из них были настолько ужасными, что и каяться в них представлялось ему совершенно бесполезным. |