— Но ведь такие сказки и слухи могут легко возникнуть из всеобщей любви к таинственному и необычному, — сказал Донал. — Представьте себе, о чём думает обычный крестьянин, привыкший к своему крохотному, тесному жилищу, когда поднимает глаза на огромный, величественный замок. А если иногда ему приходится побывать внутри и он проходит по длинной веренице комнат и коридоров, которые кажутся ему донельзя запутанными и бесконечными, вроде кроличьей норы, неудивительно, что он воображает себе, что где — то тут, в глубине этого каменного лабиринта, должно быть, запрятана некая комната, неведомая даже самим обитателям замка… Простите, я опять увлёкся. Так что же это за легенда?

— Ну, мистер Грант, вы окончательно меня озадачили, — решительно сказала Кейт. — Помилуйте, где же ваши принципы? Сначала вы принимаете одну сторону и ратуете за чудеса, а потом разворачиваетесь и начинаете искать во всём только естественные причины!

— Нет, нет, напротив! Больше всего мне важна правда, и предатели мне не нужны, даже если они притворяются союзниками. Я не хочу иметь ничего общего с выдумками и ложью.

— Но ведь подобные россказни и есть настоящие выдумки!

— Тогда позвольте мне выслушать ту, что бытует здесь.

— Да вы уж, наверное, и так не раз её слышали, — заметил мистер Грэм, но всё же принялся рассказывать.

— Случилось это, когда в замке жил беспутный и нечестивый граф, который не только грабил своих бедных соседей и даже убивал их, когда те пытались ему воспротивиться, но и зашёл так далеко, что перестал соблюдать священный День Господень и в воскресенье творил беззаконие так же, как и во все другие дни. Однажды субботним вечером в замке собралась развесёлая компания. Они играли в карты и пили бутылку за бутылкой, без счёта. С каждым часом День Господень приближался всё неумолимее, но гуляки не обращали на это никакого внимания. Наконец один из них увидел, что стрелки часов показывают без четверти полночь, и заметил, что пора бы остановиться. Он не упомянул о священном дне, но все прекрасно знали, что он имеет в виду.

Граф ухмыльнулся, посмотрел на своего приятеля и презрительно сказал, что если он так дрожит перед церковным советом, то может проваливать, только карты свои пусть передаст кому — нибудь другому. В ответ тот промолчал и не говорил ни слова, пока стрелка не указала на одну минуту до полуночи.

Тогда он снова подал голос и сказал, что вот — вот настанет воскресенье, а в святой Божий день в карты играть не следует. Пока он говорил, рот его как — то странно скособочился и скривился. Но граф стукнул кулаком по столу и поклялся, что если кто — то осмелится встать из — за стола, он тут же пронзит его шпагой.

«Что мне за дело до какого — то там воскресенья? — вскричал он и повернулся к предупредившему их гостю, который был одет во всё чёрное, как приходской священник. — Я дал тебе возможность уйти, но ты не захотел. Теперь ты останешься здесь навсегда!» С этими словами он яростно уставился на говорившего, а тот в ответ посмотрел на графа огненным, пристальным взором. И тут собравшиеся впервые увидели то, чего не замечали сквозь винные пары и смолистый дым факелов: никто из них ни разу прежде не видел этого гостя и не знал его имени. Они смотрели на него, не в силах отвести глаза, и по спине у каждого пробежал жуткий ледяной холод. Незнакомец бросил на графа ещё один суровый и презрительный взгляд и заговорил:

«А я дал тебе возможность покаяться, но ты не захотел, — сказал он. — Но теперь ты навсегда останешься сидеть как сидишь и больше не увидишь ни одной субботы Господней».

Часы начали бить полночь, и губы незнакомца опять выпрямились.