– Что‑то в этом плане мне претит, – говорит он, помолчав. – Пафосно и банально. Не знаю. Посмотрю. Сам‑то как? – спрашивает он.

– Да спасибо, – отвечаю я. – Нормально. Я в лесу живу, с лосем. Недалеко отсюда. У меня палатка.

Он поднимает на меня глаза.

– Могу я спросить, почему ты живешь в лесу?

– Я не люблю людей.

Он кивает.

– Это понятно, – говорит он, кладет кисточку и протягивает мне руку для пожатия.

– Дюссельдорф, – представляется он,

– Допплер, – отвечаю я.

Накануне матча наших против Испании ко мне в палатку является жена и говорит, что ей нужна передышка и поэтому они с подружкой улетают в четверг до конца недели в Рим.

– А, Рим, – говорю я, мысленно перебирая: Пантеон, Колизей, кардиналы, выставляющие себя напоказ, как продажные девицы, но занятые, однако же, исключительно рассуждениями на тему, есть ли душа у женщины, и, конечно же, Нерон, при котором Рим сгорел, а казни вошли в обиход. Наверняка Нерон людей тоже недолюбливал.

– В Рим в декабре? – говорю я. – Не холодновато?

– Нет, – отвечает моя жена.

– Ну и отлично, – говорю я. – Прекрасная идея. А как же дети? Кто за ними присмотрит?

– Ты, – отвечает она. – У Норы в четверг родительское собрание, а Грегусу в пятницу надо дать с собой в детский сад фрукт.

– Фрукт? – говорю я. – Где ж я его возьму? Нет, так не пойдет. Я не могу бросить палатку. И на мне лось.

– Я не собираюсь ничего с тобой обсуждать, – говорит жена, – Я пришла просто сказать тебе, что ты должен сделать, нравится тебе это или нет.

Дочь нашу зовут Нора, само собой разумеется – Нора! Моя жена помешана на Ибсене, ну и в целом на театре, она совершенно всеядна, смотрит обязательно все и всем восторгается. На ее некритичный взгляд, пьесы хороши уже тем, что они пьесы, театр великолепен сам по себе, а дочь должна быть названа в честь Норы, одной из первых наших поборниц женского равноправия. По мне, ее с таким же успехом можно было назвать хоть Строителем Сольнесом. Но в тот момент я так не говорил– я был для этого слишком правильным. Мы оба считали, что Нора – отличное имя, хотя, наверно, для жены оно потянуло на пять с плюсом, а для меня так, на пятерочку.

– Так ты у нас в роли Норы? – говорю я, не успев хорошенько подумать.

– Не поняла? – говорит моя жена.

– Ты уезжаешь от мужа и детей, – объясняю я. – Точно как Нора.

– Нет, это ты у нас Нора, – отвечает жена. – Взял и сбежал от всего и вся уже полгода как.

– Я не Нора, я Африка, – объясняю я.

– Тебе нужно полечиться, – заявляет моя жена.

– А как вообще дела? – интересуюсь я. – Как питаешься? Как самочувствие?

– Нет, тебе определенно надо к доктору, – повторяет она.

После ухода жены Бонго долго дуется на меня. Ревнует, я думаю. Он видит в моей жене соперницу, что в общем и целом соответствует реальному положению вещей. Но жена это совсем не то что друг, растолковываю я Бонго. На ней я женат и должен строить отношения, ну и нравится она мне тоже, объясняю я. А с тобой мы друзья и будем всегда дружить, тебе я рассказываю такое, о чем с ней никогда не заговорю. Не бойся, говорю я, обирая с него блох.

Ты да я, говорю я, мы с тобой.

Со стадиона «Уллеволл» до меня долетает рев: наши играют против Испании.