|
Зимой я надеваю на колеса шипы. И у меня есть шлем. Велосипедные перчатки. Специальные брюки и куртки. Бортовой компьютер. Фонарь. За год я проезжаю четыре тысячи километров. Попутно на общественных началах не ленюсь отламывать дворники с невежливых машин. Могу садануть им по корпусу. Или в боковое стекло. Ору так, что теряю голос, и не пугаюсь, если водитель останавливается и идет на меня. Не снижая тона, я доказываю свою точку зрения, разбиваю наголову его претензии и отстаиваю свои права велосипедиста. И ведь я добираюсь до места очень быстро. Гораздо быстрее машин. Самая большая для меня отрада – пробки по утрам. Возьмем для примера путь по Согнсвейен вниз, через Адамстюен и далее по Терезесгатен и Пилестредет. Здесь скапливается масса машин и обязательно несколько трамваев. Они останавливаются посреди Терезесгатен, а поскольку почти всегда есть еще и встречный поток, машинам приходится ждать, и тут я вылетаю на тротуар, прижимаюсь сильно вправо, объезжаю пассажиров, которые входят и выходят из трамвая, и успеваю соскочить на мостовую метрах в четырех‑пяти впереди трамвая задолго до того, как он тронется. Тротуар как раз в этом месте немного выше обычного и слегка скошен вверх, так что я группируюсь, прыгаю и приземляюсь на оба колеса точно между рельсов. Это непростой трюк, но я не делаю из него вселенской премьеры. Кто видел, тот видел. Возможно, кого‑то это зрелище побудит завести себе велосипед. Мысль об этом уже достаточная награда. Воодушевленный ею, я продолжаю путь к следующему препятствию, круговому повороту на Бишлете, где я тоже применяю до блеска отточенную методику, правда, она вызывает известное недовольство профессиональных шоферов и несколько противоречит правилам. Но, становясь велосипедистом, человек поневоле становится комбатантом. Он вынужден вести жизнь партизана и посягать на сложившуюся систему передвижения, все более и более приобретающую вид езды на автомобиле, причем даже в случае здоровых и крепких людей. Велосипедистов третируют, мы – не имеющее голоса меньшинство, чей ареал обитания каждодневно ужимают, вытесняя нас в не приспособленные для нашего быта места, нам не позволяют говорить на нашем языке, нас сживают под землю. Но берегитесь, ибо несправедливость вопиюща и злость и агрессия копятся в велосипедистах, потом не удивляйтесь, если в один прекрасный день, когда не‑велосипедисты разжиреют так, что перестанут помещаться за рулем, мы, велосипедисты, перейдем в наступление и церемониться не будем.
Я велосипедист. Кроме того, я муж, отец, сын и лицо с постоянным источником дохода. И домовладелец. И еще разное. Человек, он много кто. Да, так значит, я ехал на велосипеде. По лесу, весной. И упал. Навернулся капитально. Как известно, в лесу иногда разгоняешься. А ехать узко. Я свернул с тропы и стал по вересковой целине спускаться к такому маленькому вроде склону. И вдруг переднее колесо заклинило между двух камней, я перелетел через велосипед, ударился бедром о корень, и вдобавок велосипед стукнул меня по лбу. Сперва я лежал. Было чертовски больно. Я не мог пошевелиться. Просто лежал, как бревно, и глядел вверх, на ветки, они тихо колыхались на слабом ветру. Впервые за несколько лет кругом была совершенная тишина. Когда первая боль прошла, я испытал блаженное умиротворение. Был только лес. Привычная мешанина из разнокалиберных мыслей, чувств, планов и обязательств не мутила голову. Внезапно все превратилось просто в лес. И в мозгу не звучала ни одна из этих доводящих до исступления детских песенок. Обычно они привязываются ко мне намертво. Песенки из мультиков, которые мой сын и его приятели смотрят на видике или DVD. Песни‑прилипучки, специально для того цинично сварганенные. Для моей центральной нервной системы они бремя непосильное. К тому моменту, когда я сверзился с велосипеда, я уже несколько месяцев слышал их постоянно. Они мучили меня всю зиму. Я работал, отдыхал, хоронил отца под неумолчные песенки. И уже подумывал обратиться за профессиональной помощью. Возьмем хотя бы Пингу. |
