В 1931 году, когда рапповские вульгаризаторы искусства особенно ретиво бранили писателя за «отрыв от современности», Пришвин имел все основания напомнить: «Когда после первых лет революции начала возрождаться литература, ведь это я был единственным писателем, который явился в Госплан и предложил себя в сотрудники, как исследователь жизни».

«Исследователем жизни» Пришвин ощущал себя всегда, с первых шагов в литературе. И тогда, когда шел «за волшебным колобком» вековечной народной мечты о лучшей доле на Север, в «край непуганых птиц», и в Крым, в заволжские леса и заиртышские степи. И тогда, когда журналистом дореволюционных газет писал «по самым горячим следам» корреспонденции о столыпинской деревне с бунтующей голытьбой и кулаком-мироедом, об антинародной мировой бойне, в которую вовлекли Россию царь и капиталисты, о позорном угнетении царизмом национальных окраин и о голодных переселенцах…

В прошлом веке жанр, в котором более всего работал Пришвин, назывался «физиологическим очерком». Позже появился термин «производственная литература». Сейчас мы говорим: «социологическая проза». Пришвин нашел свой рабочий термин — «исследование журналиста». Такой подзаголовок дал он книге «Башмаки», написанной в 1925 году по заданию Госплана. Прочитав эту книгу, А. М. Горький писал Вяч. Шишкову: «М. М. Пришвин очень угодил мне „Башмаками“. Хитрая вещь».

В начале 20-х годов в голодной, разутой, разоренной гражданской войной России Пришвин ставил проблемы, которые многим читателям казались странными, несвоевременными. Половина страны ходила в лаптях, а писатель требовал, чтобы нарождающаяся обувная индустрия заботилась не только о числе выпускаемых пар, но и об их изяществе.

В книге Пришвина техника увидена в теснейшей связи с психологией, характером, способностями, мировоззрением человека труда. Анализируя талдомский башмачный промысел, на смену которому шли кооперация и растущая государственная промышленность, писатель в экономике и технологии промысла разглядел два типа отношения к труду. Кустари издавна делились на «погонщиков» и «волчков». «Погонщики» — ремесленники, работающие на «вал». Качество их не занимает. Их изделия грубы, примитивны. Цель — произвести побольше и, стало быть, побольше заработать. «Волчки» — истинные художники. Каждая пара сработанной ими обуви неповторима. Она — плод вдохновения, искусства, мастерства. «Волчки» — бессребреники. Заработки их в сравнении с «погонщиками» невелики. Зато их изделия славились в Европе и поныне украшают музеи, вдохновляя сегодняшних модельеров.

Пришвин раскрывает зависимость между деловыми и гражданскими качествами людей, между характером экономики и уровнем общественного сознания. Отнюдь не случайно «погонщики», как правило, консервативны и невежественны, некомпетентны и нелюбопытны, самодовольны и нетерпимы, тогда как «волчки», высмеянные «погонщиками» за донкихотство и непрактичность, жадны до всего нового, новаторы и революционеры по самой своей сути.

Приветствуя вытеснение кустарей-одиночек — «погонщиков» и «волчков» — фабричной социалистической индустрией, Пришвин в то же время со всей остротой ставил вопрос о качестве труда, выражал тревогу, как бы пренебрежение к этой стороне дела, погоня за количественными показателями не привела в конце концов к торжеству «традиции» «погонщиков».