Возразить Терехов не успел — заверещал лежавший на столе мобильник, Хрунов одной рукой прижал к уху телефон, а другую протянул за папкой с рукописью. Звонила жена, она подъезжала к зданию издательства, нужно было спускаться. А папку он возьмет с собой — почитает в антракте. Мудрит Терехов — написал, наверно, нечто новое, для самого неожиданное, и боится, что не издадим, вот и устроил перестраховку… Почитаем, увидим.

— Черт, черт, черт! — воскликнул Терехов, осознав, что стоит в холле один и держит в руке злосчастный «дипломат».

Рабочий день закончился, люди шли к выходу, будто ручьи сливались у дверей в широкую реку, упиравшуюся в плотину.

Глава пятая

«Это была ночь, какой не могло существовать в природе. Ночь, для которой не было придумано законов. Ночь сна и ночь бессонницы, они были вдвоем в бесконечном мире, они были всемогущи и беспомощны. Левия лежала, заглядывая в глаза звездам, и говорила с ними, что-то шептала — наверно, о нем, и он лежал рядом, гладил обеими руками ее удивительные волосы, к которым еще вчера боялся прикоснуться, как боишься коснуться хрупкой статуэтки, он любил Левию и очень боялся потерять ее именно сейчас, в эту ночь, когда все стало возможно и когда все, ставшее вдруг возможным, способно было проявить себя в самой неожиданной, никем не предсказанной форме — в этих облаках, к примеру, выписывавших в темном небе пируэты имен: его и Левии, и еще чьи-то имена, которые он не мог прочитать, потому что не мог сосредоточиться ни на чем, что не было ею, его любимой, его счастьем, его жизнью»…

— Господи, — сказал Терехов вслух, — какая нескончаемая фраза! Так нельзя писать, читатель заснет, это безумие!

Но так оказался написан весь этот странный роман — его роман, «Вторжение в Элинор», на титульной странице значилась его фамилия, и вот еще странность: Терехов действительно хотел иногда написать так, он подозревал в себе подобное чувственно-словесное извращение, подспудное желание душевной сложности; наверное, это общее свойство авторов, пишущих простым, понятным и доступным, но в то же время вполне литературным — профессиональным — языком. Простое хочет стать сложным, сложное хочет выглядеть простым.

Но такого он бы не написал, даже если бы очень захотел. Впрочем, несмотря на обилие длинных фраз, невнятных мыслей, будто рассчитанных на собственное умственное усилие читателей, пространных рассуждений о проблемах, до которых общество, по мнению Терехова, еще не доросло — несмотря на эти очевидные для специалиста огрехи, роман завораживал, приковывал внимание и не отпускал до последней строчки, до слов: «И шли они долго, а когда дошли, то поняли, что все только начинается, потому что место, куда привела их дорога, было — Элинор».

Элинор, куда стремился попасть главный герой по имени Ноэль, был не страной вовсе, как решил Терехов после первых двух-трех страниц, и не вымышленным пространством идеи, и не улицей за соседним поворотом, и не юношеской мечтой о несбывшемся. Элинор был… Нет, даже дочитав до конца, Терехов не мог дать правильного определения, потому что ощущения его менялись от страницы к странице, и представления об Элиноре менялись тоже по мере того, как приходила к Ноэлю настоящая любовь и уходила опять, и возвращалась через годы, чтобы вновь уйти, как ему каждый раз казалось, — навсегда.

Это был роман о любви, он был написан, как роман о любви, но по сюжету «Вторжение в Элинор», как ни удивительно, было типичным современным триллером — с убийцами, политическими интригами, никак, вроде бы, не связанными с любовными томлениями Ноэля, но определявшими суть происходившего на многих страницах.