Вернулась разведка. Целая, непобитая. Значит, обошлось. Пришел ротный и поставил задачу: до рассвета сидим в лесу, а на рассвете, по его команде, повзводно, тремя волнами атакуем северо-восточную окраину села.

– Там у них пулеметы. Не то два, не то три, – осевшим голосом сказал дядька Добрушин и больше не проронил ни слова до самого рассвета.

На рассвете их взвод вывели в первую цепь. Сорокапятки и легкие батальонные минометы еще долбали постройки и немецкие окопы на окраине села, а они уже поднялись и пошли.

– Господи Исусе Христе, – чужим голосом прошептал дядька Добрушин, перекрестился и перекрестил его, Дятлова.

Тот хотел что-то возразить, но в горле сразу пересохло. Когда пошли, почувствовал, что ноги держат слабо. Дядька же Добрушин двигал лыжами вполне уверенно и обгонял Дятлова на целый корпус.

– Давай, давай, сынок, не отставай. Немец сейчас больше твоего трусится. Вон как его наша артиллерия обработала. Там, должно, и живых-то никого не осталось. Пойдем сейчас, сапоги ихние соберем и – деру.

Сапоги Дятлову были ни к чему. Да и дядьке Добрушину тоже. Обуты они были хорошо, в валенки. Это дядька Добрушин так, для форсу болтал языком, себя успокаивал.

Вжикнула стайка пуль, рассыпалась над головой разноцветным веером. Началась пристрелка. Значит, не все пулеметы подавили доблестные боги войны. Затрепетало пламя на дульном срезе под фундаментом крайнего дома. Именно туда шел взвод.

– Ложись! – крикнул дядька Добрушин и сбил с ног Дятлова.

Руки совсем онемели. Дятлов никак не мог передернуть затвор. К тому же затвор после падения винтовки в снег покрылся коркой льда. Дядька Добрушин быстро вынул малую саперную лопату и так же быстро и ловко принялся выбрасывать из-под себя снег. Вскоре он соорудил перед собой нечто вроде бруствера и принялся стрелять из винтовки в сторону крайнего дома.

– А ты чего сомлел, сынок? – крикнул он Дятлову, зло оскалившись.

Надо было что-то делать. Или окапываться, как это сделал дядька Добрушин. Или начинать стрелять в сторону деревни, куда стрелял весь взвод. Но руки не слушались. Винтовка лежала рядом, и у Дятлова даже поднять ее не было сил.

Тем временем орудие, которое артиллеристы тащили на руках вслед за ними, сделало несколько выстрелов, и они оказались точными. Один снаряд ударил в угол фундамента, другой влетел в дом, проломив стену, и разорвался внутри. Дом загорелся. Пулемет замолчал.

Будто вихрь пронесся над залегшим взводом и в один миг поднял его на ноги. Дядька Добрушин схватил своего напарника за маскхалат, рванул на себя. Поднял винтовку, сунул в окоченевшие руки.

– Держись, засранец, а то убьют!

Эти слова заставили Дятлова встрепенуться. Он наконец справился с затвором. Но стрелять было уже поздно. Неровная цепь охватила горящий дом и втянулась в ближний проулок. Впереди замелькали какие-то фигуры. Они низко припадали к сугробам, к натоптанной дороге и тут же исчезали за строениями и кладушками дров. Дятлов не сразу понял, что это немцы, что вот он, враг, совсем рядом.

– Не отставай! – рычал, зло оглядываясь на него, дядька Добрушин.

«Куда он тащит меня, – ошалело думал Дятлов, – туда же нельзя, там могут убить…»

Миновали яблоневый сад с поваленным забором. Правее вспыхнул еще один дом, подожженный или артиллеристами, или уже стрелковым батальоном. В проулке, куда они забежали, стало совсем светло. Откуда-то из темноты навстречу им выбежал взводный и закричал на пулеметчика, чтобы тот не мешкал. Пулеметчик залег за кладушкой дров и открыл огонь по ближайшему сараю.