— Выброси свой телевизор, — сказал Вадим Михайлович. — Плоды там червивые.

— Можно подумать, — обратилась Катя к отцу, — что ты не биофизик, а обществовед.

— Политический обозреватель, — буркнул Костя, уточнив понятие.

— Это потому, дочка, — не без внутренней гордости заявил Вадим Михайлович, — что мы, физики, очень часто бываем еще и лириками. А вот наоборот встречается гораздо реже.

Вернувшись на дачу, Вадим Михайлович облачился в домашнее: латаные-перелатаные тренировочные штаны еще советского производства, неизвестно как дожившие до настоящего времени, в дырявую и довольно нечистую футболку, обвисавшую уже дряблый его торс. На голове у него красовалась белая панама, а поскольку дело шло к вечеру и воздух посвежел, то поясницу он обвязал шерстяным платком, оставшимся, вероятно, еще от супруги. «Это мой офицерский шарф», — шутливо пояснил он Алексею под ироничный взгляд дочери.

Костя без разговоров занялся устройством мангала. Вадим Михайлович и Алексей сели неподалеку в плетеные кресла у такого же столика и тешили себя чаем. Алексей рассказывал, как жилось ему в Шотландии, кое-что о своей работе, но Вадим Михайлович действительно был настроен политически и мысли его скакали с пятого на десятое.

— Как-то задешево нас всех купили, — покачал он своей благородной головой, — и в девяностые, и сейчас вот. Хотя на монастыри деньги вот находятся. Ну, справедливости ради, еще на диабет. А в общем, все очень грустно. Вся эта нефтедолларовая благодать. Что, позвольте спросить, народ наш обрел свободу? Народ создал гражданское общество? Оказалось-то, что мечта народа — это взятый в кредит плазменный телевизор, а остальное — все одно, что при монархистах, что при коммунистах.

Костя, по своей привычке, помалкивал, считая, что если его и купили, то отнюдь не за ту цену, которую тут обсуждают. Воцарилась пауза, некоторое время все молча наблюдали за спорыми движениями Костиных рук.

Сидя в удобном лонгшезе, Алексей вкушал воздух отчизны. Ему нравился наступивший вечер, нравился праведный, однако немножко забавный гнев Катиного отца, и, в общем, только сейчас он наконец понял, насколько утомительными оказались шесть лет, проведенные за границей. В таком расслабленном состоянии он был готов поддержать любую тему и каждое замечание Вадима Николаевича встречал с благожелательным добродушием.

— Для чего же тогда все это затеяли? — спросил Алексей. — Стоило ли разваливать страну из-за жвачки да женских сапог? Нашили бы джинсов, купили бы в каждую семью по плазменному телевизору, и дальше в коммунизм.

— Ну, затеяли, — усмехнулся Вадим Михайлович. — Это ж лучшие умы работали, чтоб развалить.

— Перехитрили, значит, нас? — с едва заметной иронией вмешался Костя.

Но Вадим Михайлович был вовсе не прост.

— Нас-то, брат, не спросили с тобой, — в тон Косте парировал он, — вот всех и облапошили.

— Нет, а все-таки, — заинтересованный Алексей постарался вернуть Вадима Михайловича в лоно его собственной мысли.

— А ты не понимаешь? — искренне изумился Вадим Михайлович. — Ну, изволь. — И он встал с кресла и зашагал перед оставшимся сидеть Алексеем.

— Сейчас вот чего только не говорят, не пишут! — начал он, как будто дирижер перед замершим оркестром взмахнул своей палочкой. — И, дескать, нефть у нас кончилась, вот, мол, Советский Союз и распался. Так я вам так скажу: чушь на постном масле. Что, при Сталине нефтью жили? Как страну-то подняли полуголодные? — Поставив эти вопросы, Вадим Михайлович снова уселся, поудобнее устроившись в своем плетеном кресле.