Нет, не впервые заботят Антона Семеновича эти мысли. Отрадно смотреть на выращенное тобою дерево, на дом, построенный твоими руками. Ну, а если перед тобою человек, которого ты вырастил? Если ты вызвал к жизни все хорошее, что в нем едва можно было угадать? Был бесшабашный парень, сорви-голова, вчерашний бандит. И вот он теперь – сильный, с большим сердцем и смелым разумом, облагороженный культурой, книгой. Человек, который сам воспитывает других, находит и выращивает в них лучшее, сам умеет неутомимо шлифовать грани новых характеров. Ты привык работать бок о бок с ним, чувствовать в нем надежного помощника, ты любишь его. И вот надо с ним расстаться. Такова судьба всех отцов – разлуки не избежать…

Антон Семенович встал, отошел к окну. Тихо. Коммуна спит. Ничто не мешает раздумью.

Если пройти сейчас по коридору, тебя непременно встретит дежурный, но он ходит неслышно. Неслышно стоит и часовой у дверей дома – большого дома на опушке молодого дубового леса. Там шумит ветер, а здесь тихо, только слышен шелест, когда Семен перевернет страницу.

Однажды уже пришлось расставаться и с ним и с другими, которые были так же дороги. Они уезжали тогда учиться в Харьков, на рабфак, – первенцы колонии, ее гордость: Карабанов, Задоров, Вершнев, Бурун… Тогда тоже было тяжело, и казалось – рана не затянется. Но она затянулась, потому что нет счастья большего, чем видеть: твои дети нашли место в жизни. Они живут, работают, идут вперед.

Этот вернулся, он работал вместе с тобой в коммуне. Но никогда не будет хорош тот командир, который не действует самостоятельно. Пусть он отважный, пусть у него хорошая голова на плечах, но если он не действовал на свой страх и риск, по своему разумению, он еще не командир. Семен работает хорошо. Но он работает за твоей спиной, думаешь за него ты. Он должен уехать. Пора!

1. РАЗВАЛ

За окном вагона тянулись заводские окраины Ленинграда, потом – безлистные, скучные рощи, поля, покрытые грязноватым мартовским снегом. Я смотрел на все это, слушал погромыхиванье колес на стыках, а внутри в такт постукивало одно: скорее! скорее!

Наконец – Березовая поляна. За стволами берез, за черными голыми ветками сквозило серое небо, тропинка под ногами была скользкая и грязная, а я невольно подумал: до чего же хорошо здесь будет весной!

Но вот кончилась роща, и передо мною – широкая поляна, огороженная высоким дощатым забором. Посреди поляны – большой, в три этажа, дом с башней, построенный просторно и красиво, но белая краска давно облупилась, стены грязные, облезлые. У входа – будка, но и в будке и вокруг – ни души. Я прошел на территорию детского дома. Здесь было так же пустынно. Взглянул на часы – уже двенадцать. В школе? В мастерских? – подумалось мне. Подошел к дому, поднялся по широкой лестнице и открыл первую попавшуюся дверь. В большой комнате с высоким потолком стояли в ряд кровати, кое-как покрытые серыми одеялами. На некоторых лежали подушки без наволочек. Я хотел уже уйти, но тут в дальнем углу что-то зашевелилось. Я обернулся. Из-под одеяла вылез паренек лет одиннадцати. На совершенно грязном, почти черном лице его светились прозрачно-серые глаза. Одна нога у парнишки была босая, на другой – новый черный башмак.

– Здравствуй, – сказал я.

– Здравствуйте, – простуженно прохрипел он.

– А где остальные?

Помедлив, он ответил неохотно:

– В городе, где же еще?

– А где твой другой башмак?

Он снова замялся.

– Карты? – спросил я.

Вместо ответа он прикрыл глаза.