Вместе с Подсолнушкиным, Коробочкиным и еще четверкой ребят он орудует в мастерской – распаковывает инструмент, расставляет по местам привезенное богатство. Я ухожу: тут справятся и без меня.

Дождь наконец угомонился и только моросит еле-еле. Двор – сплошная лужа, так и шлепаешь по грязи. Но ребята все уже здесь, у забора.

– Семен Афанасьевич, можно? Ломать? – спрашивают они наперебой.

– Погодите, ломать тоже надо с умом, а то так наломаете, что только на растопку и пригодится. Глядите: эти доски – на тумбочки. А вот планки – для изгороди. Доски надо выкапывать, они в землю глубоко врыты. Ну-ка, Королев, тащи лопаты и принимайся со своими. Стеклов, а твои ребята пускай попросят у Алексея Саввича клещи – гвозди выдергивать. Озаботься: для гвоздей нужен ящик. Планки срывать – этим у нас займется Суржик со своими ребятами. А потом сменимся.

Им, видно, и в голову не приходило, что и ломать надо со смыслом. Трое из отряда Короля бегут за лопатами, двое из отряда Стеклова тащат клещи и ящик для гвоздей.

Забор берут приступом. Ребятами овладел настоящий азарт. Заражаюсь их увлечением – приятно размять мускулы, да еще когда вокруг кипит такая дружная, такая веселая работа. Шум, подбадривающие крики, треск отрываемых досок. И только один сторонний зритель нашелся: у столба стоит Андрей Репин и изучает нас задумчивым взглядом. Так…

– Ломаете здорово! – громко говорю я. – А вот как будете тумбочки мастерить?

– Увидите! Увидите! Еще как будем! – отвечают те, что поближе.

– Чего, чего? – кричат дальние.

Им передают по цепочке, и оттуда тоже несется:

– Увидите! Посмотрите!

Столбы и доски глубоко ушли в землю – забор был построен прочный, надежный. Мокрая земля липнет к лопате, делает ее тяжелой, неудобной. Дождя уже нет, но еще сыро и зябко. А вокруг столько румяных лиц, и в воздухе такой веселый, несмолкающий гомон! Отлично работают мальчишки! Забор тает на глазах, и наша поляна понемногу сливается с окружающей рощей. Необъятно расширились наши владения, нас теперь оберегает не забор, а высокие сосны и березы, подступающие к нам со всех сторон.

– А будку? Что с ней делать? Тоже ломать?

– Будка без забора – дура! – кричит Король.

– Без забора она и впрямь дура, – говорю. – Так ведь мы сделаем штакетную изгородь – низенькую, красивую – и у будки поставим дежурного.

За эти дни глаз у меня наметался. В толпе ребят различаю ту тройку, что ушла вместе с Глебовым. Они работают как ни в чем не бывало, так же азартно и весело, как все. Лишь изредка то один, то другой взглядывает в мою сторону – даже не с опаской, пожалуй, а просто с любопытством.

До самого ужина мы работаем. А после ужина, когда ребята стоят в вечернем строю, перед тем как разойтись по спальням, я говорю:

– Плетнев, Разумов и Володин, перед сном зайдите ко мне в кабинет.

Они пришли и остановились у порога. Стояли по росту, образуя живую диаграмму: долговязый Плетнев, пониже – Разумов, белокурый, с открытым, хорошо вылепленным лбом и большими синими глазами, и на левом фланге – коротышка Володин, плечистый и весь квадратный, с таким энергичным, твердым подбородком, какими любил наделять своих героев Джек. Лондон.

Володин-то и начинает первый:

– Семен Афанасьевич, вы нас простите, что мы самовольно ушли… А только мы спать в кабинете не будем.

Дело ясное, им уже известно, где и как провел ночь Глебов.

– Почему вы ушли? Ведь вы знаете, что я сказал: без моего разрешения в город уходить нельзя.

– А мы… – Плетнев остановился, словно собираясь с духом, и вдруг выпалил: – Мы решили совсем уйти.