Иногда, в погожие дни, когда лодка Сириоля шла из гавани вместе с отливом, прогулочные лодки богачей тоже выходили в море из Западного затона. Западный затон был мелководной бухтой сразу за Холандом, но плата за стоянку там была такой высокой, что в нем могли держать лодки лишь очень богатые люди. Митту нравилось смотреть на эти кораблики. Но Сириоль и Хам, завидев их, презрительно сплевывали за борт.

— Игрушки богачей, — говорил Сириоль. — Чуть ли не выскакивают из воды — и это при таком-то слабеньком ветерке! Попади они в шквал, потонут через пять минут!

Уважением Сириоля пользовались лишь величественные торговые корабли. Стоило только «Благородному Аммету» или изящной «Красотке Либби», покачиваясь, выйти из Холанда, как лицо Сириоля светлело — и лицо Хама тоже.

— О! — говорил тогда Сириоль.— Вот это корабль!

И оглядывал свою пузатую и пропахшую рыбой шаланду так, словно разочаровался в ней.

После года рыбной ловли Митт уже не боялся городских мальчишек. Он почти не вырос — наверное, потому, что работа была такая тяжелая, но стал таким же крепким и сообразительным, как любой из его сверстников на берегу, а на язык был даже острее их. Он знал все ругательства, какие только существовали. Он всем умел ответить. Теперь и мальчишки, и девчонки относились к нему с уважением. По правде говоря, многим из них хотелось бы подружиться с Миттом. Но Митт их сторонился. Эти дети — или такие же, как эти, — портили ему жизнь, когда он только приехал в Холанд, и оказалось, что он этого не может забыть. Ему больше нравилось проводить время в компании взрослых. На берегу и в море он отпускал такие шуточки, что медлительный великан Хам покатывался со смеху, и даже Сириоль улыбался. Митту это нравилось. Так он чувствовал себя взрослым и независимым.

И хорошо, что Митт был таким независимым.

Мильда совершенно не понимала, что такое экономия. У нее вошло в привычку «случайно замечать» что-нибудь, когда она возвращалась домой с заработком. В одну неделю это оказывался огромный кекс в глазури, в другую — красивые сережки.

— Надо же сохранять самоуважение, — говорила она Митту, когда он начинал возражать. — Меня топчут ногами, и если я не смогу хоть чем-то поддержать свой дух, то просто пропаду, непременно пропаду.

Может, и так, но если сына не было дома, а то, что Мильда «случайно заметила», стоило больше ее заработка, то она не задумываясь брала и кровные деньги Митта. Ему пришлось прятать свой заработок, иначе они голодали бы. Его ужасно угнетала эта ответственность.

Как-то вечером он вернулся домой совершенно без сил и обнаружил, что Мильда купила Целый бочонок устриц. Это стало последней ... каплей. К тому же мать откупорила бочонок и оставила его на солнце под окном. Устрицы уже пахли как-то странно, и муравьи ползли вверх по стенкам бочонка, намереваясь обследовать его содержимое.

— Зачем тебе понадобилось их покупать! — закричал Митт.

Мильда страшно обиделась.

— Ох, Митт! Я же хотела побаловать тебя лакомством...

— Но их же тут тысячи! — заорал он.— Как нам съесть такую уйму? Если тебе хотелось устриц, то я бы достал тебе их. Даром, у Дидео! Честно, за тобой нужно смотреть как за ребенком! Ты и дальше будешь вытворять такое?

— Ты говоришь точь-в-точь как твой отец, — холодно заявила Мильда. — Если хочешь знать, эти устрицы были очень даже выгодной покупкой: всего две серебряных монеты. Так что тебе бы следовало радоваться.

— Две серебряных монеты! — Митт воздел свои обветренные руки к потолку. — Это не выгодная покупка. Это грабеж среди бела дня, вот что это!

Митт, Мильда и муравьи ели устрицы на ужин и на завтрак, а потом матери с сыном стало нехорошо, зато муравьи остались такими же бодрыми, как раньше.