Огнеслав уже разинул рот, чтоб возразить — капище не поле мимоезжее, что по нему всяк, кто хочет, может ездить в свое удовольствие. Но тут Ведомир приметил что-то на земле и тронул старика за локоть:

— Глянь-ка, владыка!

Оглянулись все — и приподнявшаяся над камнем Зарница ахнула, зажимая себе рот ладонью. На земле отпечатались четыре конских копыта — точь-в-точь по сторонам света вокруг изваяние Перуна, на полудень, полуночь, восход и закат. И более никаких следов — точно возник конь из ниоткуда и в никуда пропал.

Отведя наконец взгляд от следов копыт, Зарница почувствовала на себе оценивающий взор. Опершись на посох, старый жрец Огнеслав смотрел на незваную гостью, и девушка невольно зарделась — казалось, светлые с прищуром глаза жреца проникали ей в душу, выискивая там нечто тайное. Он пытался решить, достойна ли Зарница остаться.

— Сказали свое слово Светлые боги! — звучно, по-молодому молвил Огнеслав. — Коль явилась ты сюда, оставайся!.. Не гнать же тебя… Но уж тогда держись!

Зарница поклонилась старому жрецу, чувствуя, как дрожат ноги.

— Я, владыка, кметем была, — отмолвила она, — и труды мне ведомы!

Ее шатнуло, и не будь подле камня-алтаря, она бы непременно упала. Милонег первым подхватился, подставив ей плечо.

— Заря уж на небо вышла, — повысил голос Огнеслав. — Упустим время — не простит нам отец Сварог!.. Живо за дело!.. И ты, — он снова вонзил взор в лицо Зарницы, — отдохнешь и подмогни.

Ведомир бегом поспешил к кольцу костров — к первому лучу солнца они должны были гореть ярким пламенем. Милонег повел повисшую у него на плече Зарницу к маленькой землянке, что теснилась к тыну, ограничивающему капище. Жрецы при капище не жили — у всех трех были роды в Перыни, — но там зачастую ночевали ищущие приюта и защиты чужаки и отсиживались наедине с богами те, кто совершил перед родом непотребное деяние, вымаливая себе прощение. В землянку же уводили хворых и тех, кого нельзя было оставить у людей. Долгое время в землянке жила ветхая старушонка ведунья, но уж три зимы как она умерла, и с того времени хранили там целебные травы, обереги и складни-дощечки, где хранились летописи о прошлых временах.

Оказавшись наконец в полутьме землянки, Зарница со вздохом вытянула усталые ноги. Слабость подкатила волной, но передохнуть ей не дали — Милонег неслышно возник рядом, протянул корчагу цеженого меда из хранившегося в землянке бочонка. Девушка жадно выпила сладкий напиток. Враз прибыло сил — наверняка мед был заговоренный.

— Пересиди покамест, — улыбнувшись, молвил Милонег. — Как владыка позовет, тогда тебе силы понадобятся.

— На что? — Зарница вскинула на него глаза, и молодой жрец смутился.

— Вдруг какое дело сыщется, — уклончиво отмолвил он и, чтоб более не мешкать, откинул плетеную крышку короба: — Приоденься лучше.

Зарница сделала было движение — и он поскорее вышел, притворив за собой сбитую из горбыля дверь. Остался только огонек светца и распахнутый короб. Поставив корчагу на лавку, Зарница оглядела себя — за долгие дни блуждания по лесу рубаха и порты изгрязнились, местами порвались и потеряли свой вид. А в коробе сверху обнаружилась хоть и старая и ношеная, но чистая рубаха. Быстро обернувшись — не стоит ли кто под дверью, — девушка расстегнула пояс и стащила свою рубаху через голову.

Голоса и шум снаружи заставили ее решиться выйти. Неловко одернув на себе рубаху, которая оказалась ей велика, Зарница толкнула косую дверку и вышла.

Восемь костров в окруживших капище ямах уже полыхали вовсю — языки пламени поднимались ровно вверх, и дым завивался кольцами.