К моему удивлению, она вдруг решила поехать в зоосад, который находился далеко за пределами города. В «город» мы отправлялись редко, хотя в центре города работал Отец. По сложившейся еще со времен нашей жизни в Уотеридже традиции, с той поры как я долгие месяцы вылечивался от детского ревматизма, считалось, что я обожаю зоосад. И мы с Надой, но без Отца, должны наведываться туда при малейшей возможности. На самом дело все это была чушь, и Нада не так часто меня туда возила, да и я сам не слишком обожал животных. Теперь меня больше привлекали всякие абстрактные, таинственные, запутанные игры вроде шахмат, а также подслушивание секретных разговоров, которые вела по телефону Нада с каким-то мужчиной из Нью-Йорка. Тогда я еще этого не осознавал, но так началась вторая ступень моего разложения, отмеченная, подобно большинству процессов деградации, печатью мнимого веселья. Это верно, мне было весело!

Так что же еще интересного повидали мы в тот день? Гигантский серебристый надувной шар в небе, как призрак, канувшей в вечность исторической эпохи, чудовище, готовое спуститься с небес, чтобы поглотить мою красивую маму, а заодно и меня и навечно заточить нас в своей темной мягкой утробе. Только ее и меня. Но шар лениво развернулся в небе, выставив, к нашему крайнему разочарованию, на обозрение свой хвост и надпись: «Покупайте „бьюики“ Бакстерса!» Помню, что отсутствие значка над «и» кратким в слове «покупайте» вызвало у меня ужасное раздражение. Как обычно, по краю шоссе колесили на велосипедах какие-то мальчишки; нормальные мальчишки в голубых джинсах, в холщовых куртках, их ноги крутили педали с непостижимой для меня скоростью. Помню, как я начал тереть глаза, чтобы не так четко видеть, чтобы эти велосипедисты казались размытыми, мутными, перестали казаться детьми, с которыми надо было себя сравнивать. И эта замутненность в глазах долго не проходила, оставалась, как волшебная дымка, защищавшая, успокаивающая меня; должно быть, нечто сродни этому затуманивало голову Наде во время званых обедов, которые она устраивала в Фернвуде и в других местах, где мы жили. Ах, если бы нас с Надой роднила одна и та же волшебная мечта…

Приближаясь к зоосаду, мы увидели небольшую толпу возле банка для автомобилистов, и Нада, влекомая страстью к приключениям, свернула на боковую дорожку.

— Что там такое, Ричард?

Была у нее такая вежливо-светская манера спрашивать всякого, оказывающегося рядом, что происходит, хотя сама все прекрасно видела. Но на сей раз картина была не слишком ясна. Четверо молоденьких девчонок-подростков в брюках, сапожках и ветронепроницаемых куртках застыли в неестественном молчании, устремив взгляды на дверь маленького банка (поблизости от нас тоже имеется подобный: очень симпатичный кирпичный домик в колониальном стиле с широкими белыми ставнями, где вы можете надежно, как дома, хранить свои десять тысяч); рядом женщина в жгуче-розовой спортивной машине тоже смотрела на двери. В дверях показалось несколько мужчин в плащах, и у меня немедленно шевельнулась мысль, что в это время года в такой одежде, пожалуй, холодновато. Один из мужчин нес маленький чемоданчик, как-то странно прижимая его к боку.

Нада нажала кнопку, и стекло ее дверцы конвульсивно поползло вниз.

— Не кажется ли тебе, Ричард, что здесь происходит нечто странное?

У Нады даже нос как будто вытянулся. Девчонки в замешательстве стали озираться по сторонам. Одна из них пыталась уговорить остальных уйти. Нада высунулась из окошка, похлопывая рукой в перчатке по дверце машины.

— О, Господи!

Она нырнула внутрь, вцепилась в руль, но не двинулась с места.

Белые двери банка широко распахнулись, наружу вылетело трое мужчин, и те, которые стояли снаружи в плащах, открыли по ним огонь. Я видел, как вырвалась вспышка из дула одной большой винтовки. Двое из троих упали, тут медленно, автоматически закрывающуюся дверь кто-то снова толкнул изнутри, и на пороге возникла женщина в белой юбке и бледно-голубом свитере, она застыла, прижимая в преувеличенном страхе руку к губам.