И здесь произошло нечто непонятное: две сотни человек, дотоле молча сидевшие на полу вдоль стен конюшни, вдруг начали медленно подниматься и так же медленно двинулись к куче тюфяков, на которых восседал Пауль со своими янычарами. Люди шли молча — кто выпрямившись, кто чуть согнувшись. Одни шли грудью, другие — вперед плечом, но у -всех у них недобрым огнем горели глаза, и Ваня, увидев это, заметил, как синие и красные пятна покрыли лицо Пауля и рука его, как бы невзначай, нырнула под один из тюфяков. Через мгновение Пауль взметнулся вверх, и было странно видеть, как эта туша вдруг обрела стремительность и гибкость.

Он высоко поднял вверх левую руку с зажатой в ней трубкой и прыгнул прямо на Ваню.

О, да будет трижды благословенно имя твое, Джон Плантен! Ваня увидел, как Пауль поднял левую руку, будто собираясь сокрушить его этой рукою. Но он увидел и то, как быстро скользнула за спину правая рука Пауля с зажатым в ней ножом. В десятую долю секунды Ваня сообразил, что следует делать. Он чуть отступил в сторону и сразу же сильно прыгнул вперед. Пауль пролетел мимо него и, не сумев сразу остановить свое тяжелое тело, упал на одно колено. В этот же миг Ваня, оказавшийся у него за спиной, схватил Пауля за запястье и вывернул руку верзилы назад. Пальцы вожака разжались мгновенно, нож упал, а сам Пауль с искаженным от боли лицом ткнулся носом в пол.

— Бей их, ребята! — крикнул кто-то над самым ухом у Вани, и сразу же со всех сторон на кучу тюфяков кинулись разгоряченные, потные люди.

…Через десять минут почерневший от побоев Пауль и изрядно помятые телохранители сидели в противоположном углу конюшни, самом темном и самом холодном, прямо на голых досках. Два десятка французов, которых Пауль и его головорезы презрительно называли Жаками и выродками, тесно сгрудившись вокруг Вани, со смехом и прибаутками наперебой обсуждали перипетии произошедшей баталии. Возле них вертелся кривляющийся Уго и пронзительным голосом кричал:

— А кто начал драку? Я, Уго, ее начал. А кого первого ударил этот боров Пауль? Меня, Уго, ударил он первого. — И под всеобщий хохот закончил: — Ну, сначала он меня ударил, а уж потом мы вместе с нашим новичком дали как следует и борову и всей его шайке. Так что выходит, если бы я, Уго, не начал драку, то неизвестно смог ли бы новичок в одиночку справиться с этими подонками.

В приемной герцога Карла Евгения ожидали приема всего три человека. Прямо против двери сидел натянутый, как струна, готовый вскочить в любой момент полковник Ригер. В самом дальнем углу приемной примостился на краешке стула худой, невысокого роста военный в мундире майора. Всякий раз, когда за дверью герцогского кабинета слышался какой-нибудь шум, майор вздрагивал и начинал нервно потирать руки. Майор был в безукоризненных белых перчатках, и то, как он потирал руки, свидетельствовало о том, что одевает он эти перчатки не чаще двух раз в год. Мимо двери герцогского кабинета ходил туда и обратно белобрысый полковник с мутными глазами. Руки он держал за спиной и ходил по приемной, чуть склонив голову набок и любуясь сверканием своих ботфортов.

Неслышно появившийся в приемной секретарь проговорил чуть слышно:

— Вас, господин полковник Ригер, и вас, господин полковник фон Манштейн, его светлость просит войти к нему в кабинет. Вас же, майор, — голос секретаря зазвенел застывшей на морозе медью, — его светлость принять не сможет, и более того, просили меня высказать вам его высочайшее неудовольствие.

Майор встал, хотел что-то сказать, но секретарь, заметив Это и предупреждая его намерение, еще более холодно произнес:

— Я повторяю, майор, что его светлость просили меня высказать вам высочайшее неудовольствие, а вовсе не просили меня выслушивать вас. Его светлость изволили припомнить, что более двадцати лет они неизменно благоволили к вам и сделали из сына деревенского булочника майора одной из лучших армий империи.