Обратной дороги нет.
Востромырдин охнул и повалился на пол, где еще недавно лежала знаменитая на весь Краснодольский край заколка.
...Шло обычное заседание секретариата, куда Виктор Панкратович был вызван, скорее, для проформы. Он с удовольствием послушал, как вставляли фитиля тюменскому коллеге (между прочим, и за баньку тоже), повозмущался деятельностью идеологических диверсантов и положил себе наперед таковых в крае непременно обнаружить, порадовался солидному урожаю хлопковых у Рашидова. Он любил эти вызовы на Старую площадь, любил и одновременно боялся, а может, потому и любил, что боялся. Но чего уж он никак не ожидал, так это того, что в воздухе раздастся его собственная фамилия.
- Да-да, я к тебе обращаюсь, Виктор Панкратович!
И говорил-то не кто попало, а член Политбюро с 1918 года Мустафа Тарасович Раньше, проводивший это заседание. Востромырдин облился холодным потом, и ладно, что не чем похуже. А Мустафа Тарасович, несмотря на то, что еще Ленина видел, ловко покинул председательское место и направился через потрясенный зал прямо к нему:
- Затеял, понимаешь, строить у себя Музей восковых персон! Мастеров, понимаешь, у мадам Тюссо переманивает! Валюту тратит! Вот тебе валюта, сукин сын! Вот тебе фонды!
И вместо фондов и валюты сунул под нос Виктору Панкратовичу сухой старческий кукиш. Кукиш был весь в коричневых пятнышках и татуировках. И пахло от кукиша чем-то острым и резким...
- Слава Могуту, королевское величество очнулось! - сказал Мустафа Тарасович и убрал из-под носа Востромырдина вонючую тряпочку. Виктор Панкратович застонал. Это был стон облегчения, потому что заседание секретариата оказалось бредовым видением, но это был и стон страдальческий, поскольку пребывание в загадочном Замирье продолжалось. - Король просто-напросто голоден! - говорил канцлер Тарасович (да почему же Тарасович?). - Подкрепись, государь, а там уж и опять на отдых...
Виктор Панкратович открыл глаза. Перед глазами был стол под голубой скатертью, уходящий в бесконечность. Очумевший Востромырдин схватил первый попавшийся графин и начал пить прямо из горлышка.
- Сразу видно - царственные манеры! - похвалил канцлер.
Жидкость в графине слегка напоминала коньяк «Армения», но была намного лучше и крепче. Виктор Панкратович произвел еще один глубокий глоток и сделал столь же глубокий выдох облегчения, потому что под столом ему никто не наступал на ногу и не шипел в ухо слово «пьяница».
- Король пьет, король пьет! - закричало несколько голосов, и Виктор Панкратович, вторично присосавшийся к графину, едва не поперхнулся. Он не знал, что так принято кричать при всех дворах, и усмотрел в этой традиционной здравице осуждение: дескать, король, а пьет!
Он вернул графин на место и обвел глазами застолье. Тут и там на резных креслах сидели незнакомые люди - человек двадцать. Физиономии у всех были самые разбойничьи: грозно торчали крашенные зеленкой усы, сверкали великолепные крупные зубы, радостно блестели фиолетовые глаза. «Это мои придворные», - догадался Востромырдин.
- Хорошая примета, государь! - ликовал сидящий по правую руку канцлер Калидор. - Это означает, что царствование твое пройдет в пирах и праздниках! Слава Гортопу Тридцать Девятому - новому королю благословенного Листорана!
- Слава! Слава! Слава! - вскричали придворные, чокаясь крупнокалиберными кубками. Востромырдин закрыл глаза и откинулся на спинку трона.
- Закуси, государь! - Старец голой рукой протянул ему кусок жареного мяса весьма странного вида. В животе Виктора Панкратовича громко заговорило, но голод не тетка.
«Черти нерусские! - ругался про себя Востромырдин. - Кого это они зажарили? Очень вкусно. Впрочем, в Корее на приеме у Ким Ир Сена собачину есть заставляли...»
- А это блюдо вкушают только листоранские короли - икра птицы Шарах!
Востромырдин хотел было возразить, что птицы несут яйца, но махнул рукой. |