— Ты, Катерина Алексеевна, все хорошо говоришь, теоретически, — возразил Хрущев. — Только я считаю все это ненужным совершенно расслаблением. Если бы ты побыла тут у нас подольше…

— А я и побуду, Никита, ты даже не сомневайся, я надолго приехала, и всем займусь лично. Чайком балуешься, Зеленин? — спросила она адъютанта и сдернула шапку. — Может, и меня угостишь?

— Обязательно, Катерина Алексеевна, — Зеленин пододвинул ей стул и, сняв с огня чайник, сунул его пожилому солдату:

— Макарыч, принеси воды. Скоренько, скоренько, давай.

— Садись, Никита, — Катерина Алексеевна придвинула Хрущеву толстый деревянный чурбак. — Сын-то твой здесь, в Сталинграде? — спросила она с участием.

— Да, у вокзала, — вздохнул тот, усаживаясь, — пятый день штурмуют.

Катерина Алексеевна качнула головой, наклонилась к огню. Лицо у нее было довольно молодое, с тонкими, словно выточенными чертами, но осунувшееся и серое от усталости. Светлые волосы заплетены в косу и собраны на затылке.

Забыв, что скорее всего эта незнакомая женщина из главного политуправления выше ее по званию, Лиза смотрела на нее во все глаза. Она даже упустила из виду, что рассматривать незнакомого человека столь пристально — просто неприлично. Но Лиза была уверена, что встречалась с ней прежде, однако где, при каких обстоятельствах — не могла вспомнить.

Зеленин прибежал с чайником, ополоснул кружки, плеснул в них кипятку, бросил заварку. Разложил на обрывке газеты несколько сухариков.

— Вот прошу, угощайтесь, Катерина Алексеевна, — предложил он. Вдруг, взглянув на Лизу, вспомнил о ней: — Это, у меня из головы вылетело, — проговорил он слегка виновато. — Константин Константинович как узнал, что Родимцев вас прислал, ну, женщину, в смысле, сказал назад не отпускать, он сам к вашему генералу едет, с ним и отправитесь. А то еще подобьют на обратном пути. А так надежнее.

— А что у Родимцева? — не отрывая взора от огня, спросила женщина.

— Прижали к Волге, сволочи, — с досадой ответил ей Зеленин и подал кружку. — Вы угощайтесь, а то остынет.

— Да, спасибо, — она повернулась. Взгляд ее светлых глаз упал на Лизу, и… остановился. — Это вы от Родимцева? — спросила она с заметным удивлением.

— Так точно, — Лиза встала, одернув полушубок, — лейтенант Голицына.

— Голицына? — переспросила Катерина Алексеевна, и на лице ее вдруг мелькнуло выражение ласковой нежности, которое, правда, довольно быстро сменилось привычной бесстрастностью. — А зовут как?

— Елизавета Григорьевна, — ответила Лиза в замешательстве. Женщина понимающе кивнула, точно она ждала того ответа, который услышала.

— Все, едем, — плащ-палатка откинулась, Рокоссовский стремительно прошел по блиндажу, за ним торопились военачальники и ординарцы. — Катя, — чуть помедлив, обратился он к женщине, — ты со мной?

— Нет, мы с Никитой вернемся в штаб фронта. Времени мало, надо кое-что обмозговать. Мы с ним не по пушкам или танкам, мы за боевой дух ответственные. Так что сначала надо подготовить материал, а потом уж в войска его давать. Мне Твардовский и Симонов по целой поэме сочинили. Вот оформим, как полагается, и комиссарам вниз спустим. Пусть читают, как обстрел стихнет. — «Жди меня и я вернусь, только очень жди…» — Рокоссовский покачал головой. — Стихи хорошие.

— Не только, — ответила Катерина Алексеевна, — хотя это тоже. Кашу маслом не испортишь, что хорошо, не грех и повторить. Но есть у нас и новенькое оружие. Вот например, как вам, товарищ командующий, такое, дай-ка Никита, — она взяла у Хрущева лист бумаги и прочла: «Пусть то безымянное поле, где нынче пришлось нам стоять, вдруг станет той самой твердыней, которую немцам не взять.